Медовые дни

Она закуталась в полотенце, подошла к двери аварийного выхода, приложила к ней ухо, услышала, что Мошик выходит из воды, и поняла, что должна сейчас сделать. Но тут ее снова охватили сомнения. Может, она ошибается? Может, она навлечет на себя позор? «С трепетом в сердце совершаю я заповедь погружения в микву, – вслух произнесла она. – Молю о спасении и уповаю на Тебя». Если Бог позволит ей открыть разделяющую мужскую и женскую половины тяжелую дверь, она воспримет это как знак. Если нет, тогда она оденется, заберет сережки и обручальное кольцо, которые сняла, и вернется домой.

Она с силой налегла на дверь, накануне взломанную Антоном, и та без труда открылась. Бывшая Айелет, а ныне Батэль, в полотенце на голое тело, стояла перед своим бывшим любовником, перед отцом своего мертвого ребенка, перед своим проклятьем.

Перед Мошиком.

Перед Моше Бен-Цуком.

Он тоже был голый. Его тело потеряло юношескую стройность, но глаза оставались молодыми.

Она позволила полотенцу медленно сползти на пол и широко расставила руки, словно призывая Мошика к себе.

Мошик не двигался и смотрел в сторону. Чтобы не видеть ее голой.

Но она знала: она своего добьется.

Она приблизилась к нему, взяла его за руки, опустила их себе на затылок, шепнула: «Иди ко мне», наклонилась и поцеловала его в лоб. Ее соски скользили по его груди, распущенные длинные волосы щекотали ему плечи.

– Иди ко мне, Мошик, – дохнула она ему в ухо. От ее дыхания его охватила дрожь. – Ибо сие во благо! – добавила она и повторила: – Ибо сие во благо!

– Ибо сие во благо! – подхватил он сначала беззвучно, почти шепотом, потом чуть слышно и наконец – в полный голос, зарылся лицом ей в шею, прижал ее к себе, впился пальцами ей в спину и, выпуская на волю любовь, которую семь лет держал взаперти в своем теле, крикнул: «Во благо! Во благо! Сие во благо в очах Его!» («Его… его… его…» – эхом ответили ему стены.) Затем, глядя в глаза своей настоящей супруге, он слился с ней, и стали они плоть едина. И пока они ритмично двигались в полной гармонии, все светлей становилось в микве и во всем мире…

4

Преподавательница кларнета Иона приняла душ, открыла чемодан и начала раскладывать вещи, чтобы придать гостиничному номеру видимость домашнего уюта. Она повесила в шкаф блузки, уложила в ящик комода белье, расставила на полке в ванной косметику, а затем отдернула штору и открыла окно, впуская в номер ночную прохладу. Внизу проехала машина; раздался гудок клаксона. «А говорили, тихая деревенская гостиница…» – проворчала она себе под нос. На письменном столе лежала программка фестиваля кларнета. «Просмотрю, когда пойду в туалет», – решила Иона, убрала с покрывала корзину с цветами, шоколадкой и открыткой и вытянулась на постели. Наконец-то! Они десять часов летели до Израиля, а потом еще три часа добирались до Города праведников. Все тело у нее болело, во рту стоял противный привкус. Наверное, от еды, которой их кормили в самолете. Она встала, пошла в ванную, почистила зубы и вернулась в постель. Тут вдруг ее охватил страх. «А вдруг в футляре нет кларнета? Вдруг кто-нибудь в аэропорту выждал, пока я отвернусь, и украл его?» Она снова встала и с бьющимся сердцем открыла футляр. Кларнет был на месте. Она опять легла и попыталась заснуть. Двуспальная кровать была слишком широкой. Она отгородилась от второй половины подушками и одеялом и смежила отяжелевшие веки, но сон не шел. Она включила телевизор и нашла канал CNN. Нет в мире лучшего успокоительного, чем репортажи о катаклизмах в других странах. Как назло, на CNN рассказывали про Израиль. Проклятье! Она принялась щелкать пультом и выяснила, что канала порнофильмов нет. В Европе он обычно есть. Она взяла книгу и надела очки. Это был детектив, сюжет которого строился вокруг секретов Каббалы, но Иона слишком устала, чтобы сосредоточиться на чтении. Глаза бегали по строчкам, но смысл текста от нее ускользал. Секреты Каббалы так и остались нераскрытыми. Она сказала себе, что должна поспать. Завтра трудный день. Утром – церемония открытия миквы в память о жене Джеремайи, вечером – концерт.