Медвежатница

– У вас минута-другая, чтобы решить, как вы поведете разговор, от которого будет так много зависеть. Ну-ка, каково ваше предварительное впечатление от девочки?

– Непосредственна, импульсивна, существует в очень замкнутом мире, ограниченном пределами кратера. В ее жизни огромную роль играют религия, традиции, всякого рода суеверия… – стал перечислять Антон. – Наверняка имеет весьма туманное, насквозь мифологическое представление об устройстве природы. Хромая – значит, не может полноценно участвовать в играх с ровесниками. Вероятно, привыкла быть сама по себе… Не знаю, что еще.

Епифьева покивала, быстро записывая.

– И тем не менее вам пора ей показаться. Многое будет зависеть от того, как вы это сделаете. Вы вернулись к месту, где девочка перейдет расщелину. Что – просто выйдете из-за куста? Или сначала подадите голос?

– Дайте подумать… Главное ее не испугать. Это будет трудно, она ведь скорее всего никогда не видела чужих. Вторая задача, тоже непростая, – нужно сразу ее к себе расположить… Хм. Нужно, чтобы я был в пассиве, а она в активе.

– Как это?

– Если я выйду к ней или ее окликну, то активность проявлю я, а девочка окажется пассивным рецептором. Это нервирует, пугает.

– Любопытно. А как может быть иначе?

– Она должна увидеть меня раньше, чем я ее. И так, чтоб не испугалась, а ощутила… например, любопытство. Вот что я сделаю, – окончательно вовлекся в игру Антон. – Я положу на тропинку цветастый платок, которым замотана моя шея. Вы же помните, я взял его с собой?

– Так-так.

– В домотканном, блеклом гардеробе нашей героини ничего яркого никогда не было. Она обомлеет, когда увидит этакую красоту с ярко-красными цветами. А потом услышит тихий, жалобный, совсем не страшный звук. Посмотрит вокруг и увидит стонущего человека без сознания – меня. Пугаться такого не приходится. К тому же девочка поймет, что невероятно красивая вещь как-то со мной связана. Может быть, девочке все же захочется убежать, но тут я тихо и жалостно попрошу воды… Нет, чтобы она не вообразила, будто я бес или леший – раскольники ведь суеверны, – я обязательно помяну Христа. «Доченька, Христа ради, водицы испить…». Что-нибудь в этом роде. Ну как?

– Довольно неожиданно, – деловито ответила исследовательница, записывая. – Не вполне совпадает с моим прогнозом. Тип «Ученый», это теперь ясно. Сугубо головные умозаключения. Не обратили внимания, что хромоножка любовалась своим отражением. Значит, чтобы расположить ее к себе, не мешало бы ввернуть что-нибудь типа «какая ты красивая». Зато нетипичное для «Ученого» довольно точное понимание девичьей психологии…

– Ой, – спохватилась Мария Кондратьевна. – Что же это я вслух-то! Не слушайте, это может вас сбить. Так. Теперь у нас будет пьеса. Вы – это вы. Я – девочка, от которой вам необходимо получить важную информацию. Никакого текста я заранее не приготовила. Буду импровизировать в зависимости от ваших реплик. Посмотрим, сумеете ли вы разговорить юную дикарку и добьетесь ли от нее того, чего хотите. Итак, я вас увидела. Сначала шарахнулась. Потом любопытство взяло верх над испугом. Я не из робких. Вы могли бы об этом догадаться по тому, как лихо я перебежала по доске. Водицы испить я вам пока не даю, но я не бросилась наутек и готова вас слушать.

Антон откашлялся.

– Дочка, помоги Христа ради, – сказал он, не очень убедительно придав голосу жалостность.

– Кикимора те доча, – настороженно ответила Мария Кондратьевна пискляво. – Сгинь, блазнь лесная.

– Что? – не сразу понял он. – Я не блазнь лесная, я человек. Смотри – вот, крещусь.

Вспомнил, что по-раскольничьи крестятся двоеперстно, трижды сотворил крестное знамение.

– «Символ веры» почти, коль ты взаправду человек.

Старообрядческого «Символа веры» Антон, разумеется, не знал.

– Я знаю, к вам чужие не ходят, но ты меня не бойся, – сменил он направление разговора. – Вишь, у меня нога сломана. Еле идти могу.

– Ты с Сотонинщины што ль? С энтими шед, каких Агап под Сторожихой зрел? Как она тя попустила-то?

«Сотонинщина» – это, вероятно, внешний мир, где правит Сатана, соображал Клобуков. Агап – скорее всего лыжник, чьи следы были на перевале. Значит, он не имел отношения к гибели моих спутников, а увидел их уже мертвыми. Под какой-то «Сторожихой». Надо полагать, речь о камне, похожем на каменную бабу! Как камень может кого-то «попустить» или не «попустить», непонятно. Но нужно подыграть.

– А у меня печать. С нею… с ею куда хошь пройти можно. Такое мне благословение, – на ходу сымпровизировал он.

– Кака-така печать? Анчихристова? – Епифьева перекрестилась.

– Тьфу на тя, скаженная, – перекрестился и Антон. – Гляди, язык отсохнет. На мне Архангела Гавриила печать, я – Посланец. Вот, зри.

Достал из пиджака институтское удостоверение, показал.

Мария Кондратьевна одобрительно кивнула, снова мелко закрестилась.

Клобуков развивал успех: