Механические птицы не поют (СИ)

— Там была настоящая паника… В общем, нас заперли в комнате для курения. Видел, наверное — там такая герметичная дверь и стены обиты каким-то деревом, пахнет странно…

— Это специальная пропитка от возгорания. Наверное, ремонт делали недавно, вот оно и пахнет. На дирижаблях курилки и кухни раз в полгода ремонтируют.

— Я так и подумала. В общем, нас заперли снаружи. Сначала все было спокойно, кто-то плачет, Бекка четки достала и молится в углу, какие-то тетки обсуждают, как утку запекать, ну еще фрау… маддам Даверс пыталась со мной заговорить…

— Мадам, — поправил ее Уолтер. — Одно «д», короткое.

— Мадам… Мадам Даверс. В общем, начала мне какую-то чушь рассказывать, чтобы меня отвлечь, но я не слушала, все представляла, как тебя там убивают.

Уолтер почувствовал, как в душе всколыхнулось почти забытое чувство, которое так осуждал его отец. Теплая нежность и сострадание.

«Бедная девочка, все время боится… неужели нельзя было лишить ее этих чувств и не мучить, если ее создали для таких ужасных вещей…» — подумал он.

— Ну вот, значит. Представляешь себе, курилка, там вентиляция хорошая, но запах от стен очень сильный, и табаком все пропитано. Я на полу сидела, так мне казалось, что на горе окурков. А сверху это все какими-то маслами залито, вроде апельсин с бергамотом. Полтора десятка человек…. В общем, девочка маленькая, в детях не разбираюсь, но говорила еще с трудом… сначала что-то матери говорила, а потом плакать начала. Мы не обращали внимания, она была не единственная, кто плачет, ну и мало ли, что там ребенку… А потом она начала задыхаться.

Эльстер говорила медленно, но часто сбиваясь. Уолтеру казалось, что она хочет поскорее перейти к следующей части рассказа, но почему-то опасается это делать.

— Девочка была с матерью, такая дорого одетая, молодая болезненного вида фра… мадам. Мать побледнела, за сердце как схватилась, что-то пытается сказать… а потом как закричит: «Люси! Она задохнется!..» И какую-то болезнь назвала, я не помню. И знаешь, что дальше? В обморок хлопнулась! Привыкла, видать, что стоит глазки закатить — и вокруг толпа услужливых мужчин. Только вся эта толпа там, в коридорах режется, им не до нас.

Уолтер расслышал в голосе Эльстер знакомые звенящие нотки. Его всегда удивляло, что она не ожесточилась и не приобрела того цинизма, что часто отличал девушек ее профессии.

— И что потом?

— Ну эти курицы давай охать и ахать, кто-то пытается мамашу по щекам бить, кто-то ребенка схватил непонятно зачем, кто-то в дверь колотится и рыдает… натуральный курятник.

— А что делала ты?

— А что я могу сделать? Я стала перед креслом мадам Даверс, чтобы ее не задели, и смотрела. Я не доктор, Уолтер, понятия не имею, что делать. И произошло что-то… странное.

Он знал, что на корабле никто не умер, поэтому историю слушал отстраненно, чувствуя, как после микстуры отступает наконец тошнота.

— Дверь открылась, — сказала Эльстер и замолчала, словно закончив рассказ.

— Дверь… открылась?

— Да, Уолтер, закрытая, герметичная дверь, побери ее, открылась. Закрытая снаружи дверь. Девочку вроде отнесли к доктору.

— Может, кто-то снаружи…

— Коридор был пуст. Никого там не было. У двери крутились пять или шесть женщин, даже эта, Бекка зачем-то с ними крутилась, хотя толка от нее…

— Она просто тоже пыталась хоть чем-то помочь.

— Как открыли дверь, Уолтер? Я потом проверяла — у нее снаружи замок, тугой вентиль. Он бы сам не открылся.

— Не знаю. Скажи, чем тебе так не нравится Бекка? По-моему, совершенно безобидная юная мисс…

— Ненавижу их, Уолтер. Терпеть не могу. И ее трижды распроклятого святого патера Штольца — ненавижу.

— Но он же пытался…

— Уолтер, — с жалостью сказала Эльстер, — патер Штольц ходил в бордели ровно затем же, зачем и все остальные.

То, что он потом карябал в письмах «Парнасу» для очищения совести мне совершенно неважно. Важно то, что он прикрывал свои походы благовидным предлогом. И чтобы ты знал, ему нравятся те самые «пташки». Лет пятнадцати, и чтобы глаза закрывала, когда…

Эльстер замолчала. Уолтер горько пожалел о своем вопросе. Он не знал, как правильно поступить — нужно ли дать ей выговориться, спрашивая о прошлом, или позволить ей забыть, будто ничего не было.

— Расскажи мне, если хочешь, — наконец сказал он, найдя правильные слова.

— Я не могу, Уолтер. Эту тайну легче узнать, чем потом жить с ней. Этот человек, герр Унфелих… Он просто так меня не оставит. Не успокоится, пока не отыщет и не убьет.

— Эльстер, если бы кто-то всерьез собирался тебя найти и убить — это сделали бы давно. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

— Меня до этого искал другой человек, наш… они не хотели признаваться, что я сбежала. Поэтому меня не нашли в первые несколько дней. К тому же я говорила, что хорошо прячусь. А потом я узнала, что они обратились… куда им сразу следовало. К руководству фирмы и их безопасникам… Никакой этот Унфелих не жандарм. Их фальками называют.

— «Фальк»? Ястреб? Это человек или тоже… «птица»?