Механика небесной и земной любви

Монти выругался про себя, безуспешно пытаясь поддеть гнутый гвоздь соскальзывающим клювом молотка. Он чувствовал себя безруким и ни на что не годным. Было почему-то до нелепости страшно: вдруг он не справится? Он уже отодрал от забора между Худ-хаусом и Локеттсом одну доску и сейчас сражался со второй. Собаки, для которых предназначался будущий проход, насмешливо скалили клыки, наблюдая с той стороны за его усилиями. Каждый новый удар молотка сопровождался заливистым лаем. Черная лохматая морда Ганимеда уже просунулась в щель. Монти в сердцах пнул доску ногой, собаки отскочили. Наконец нижняя часть доски расщепилась надвое, и собаки, начиная с самых маленьких, стали просачиваться в сад.

Он уже позвонил в Бэнкхерст и договорился, что приедет на собеседование в пятницу (по телефону с ним разговаривала секретарша Бинки). Таким образом, шаг был сделан, план спасения начал из мечты превращаться в действительность, хотя облегчения это не принесло. Он никак не мог оживить в себе ощущения, которые изначально связывались у него с понятием «настоящая нормальная работа». Мысль о том, что он должен выдержать это новое испытание, не вызывала особого подъема. Ясно было только одно: в какой-то момент он принял решение выбраться из скорлупы и окружить себя простыми и обязательными вещами. Эти вещи должны были стать частью его очищения от Мило и избавления от Магнуса. Было также ясно, что, если оставить все как есть, с ума он, пожалуй, не сойдет, но не исключено, что с ним произойдут другие, еще худшие изменения. Вторжение нежданных гостей нервировало его, и он избегал их общества, насколько это было возможно. Собственные переживания казались ему ничтожными, но отделаться от них он не мог – выходит, за столько лет так ничему и не научился.

Он почти перестал спать, но, когда забывался, по-прежнему видел сны. Сегодня ночью ему снилась Софи. Он лежал в своей постели, только постель почему-то превратилась в длинный узкий ящик с деревянными стенками. Софи, освещенная огнями рампы, молча прошла мимо. Она была одета в подвенечное платье. (На самом деле у нее никогда не было подвенечного платья, в день бракосочетания она забежала «расписаться» с Монти будто между делом; зато миссис Смолл, в отличие от нее, с самого дня свадьбы хранила свой подвенечный наряд тщательно упакованным в черную оберточную бумагу.) Так Софи не умерла, подумал Монти, просто она теперь немая. Да, нелегко, наверное: с ее-то острым язычком – и всегда молчать! В этот момент Софи взглянула на него; блеснули, как ему показалось, ее очки – только это были не очки, а непомерно большие слезы, сверкавшие вокруг ее глаз наподобие чешуи. Когда Софи уже прошла, Монти с ужасом заметил, что она не одна, по пятам за ней следует епископ в темно-красных бриджах до колен – тот самый, но только вместо деревянной ноги у него каким-то образом успела отрасти настоящая. Шествуя мимо, епископ повернул голову и улыбнулся Монти заговорщицкой улыбкой.

Пока Монти пинал ногами забор и припоминал свой сон, Эдгар и Харриет сидели у него в мавританской гостиной, увлеченные беседой. Харриет будто загипнотизированная следила за тем, как большим чистым носовым платком Эдгар старательно стирает с ее руки слезу, только что уроненную им самим. Ей было странно, тревожно и жаль Эдгара. Только что он по всем правилам сделал ей официальное предложение руки и сердца. Предложение она, разумеется, отклонила, сославшись на то, что она замужем, но все же это было очень трогательно и в некотором смысле утешительно.

– Я понимаю, – говорил Эдгар, по-прежнему не отпуская ее обернутую платком руку, – но я просто должен был внести ясность. Словом, то есть, если когда-нибудь в будущем я тебе понадоблюсь, знай, что я целиком и полностью твой.

– Ах, Эдгар, что ты такое говоришь! Я совершенно не хочу, чтобы ты был моим! Я не хочу, чтобы ты стал несчастным.

– А я и не собираюсь становиться несчастным! Понимаешь, мне нужна женщина, которую я мог бы любить. Помнишь, мы с тобой все это уже обсуждали. Я любил Софи. Теперь вот люблю тебя. И это прекрасно, что ты есть. Больше мне ничего не надо, но я ведь не могу запретить себе надеяться. Хотя бы на то, что ты приедешь в Мокингем. Просто так – пусть даже меня там не будет.

– Но, Эдгар, милый…

– Мы уже обсуждали: неразделенная любовь – а другой я никогда не знал, – так вот, если она абсолютно безнадежная, то она уже получается не совсем неразделенная… Это как любовь к Богу, просто любишь Его – и все. Даже если Его вообще нет.

– Но я-то есть.

– Любовь обязательно возвращается. Она проходит сквозь предмет любви и возвращается.

– Тогда получается, это любовь к самому себе?

– Да нет же, совсем нет! Я желаю тебя. Я страстно тебя желаю. Ты разве не чувствуешь?

– Н-не вполне.

– И ты легко можешь мне помочь – помнишь, как Афина помогла Гераклу удержать на плечах небесный свод?

– Ого, ничего себе «легко»!

– Так ведь богиня! И это и есть моя награда за любовь. Даже если больше у меня ничего нет и не будет.

– Но вот же, у тебя есть моя рука.