Механика небесной и земной любви

Харриет не привыкла путешествовать одна. Конечно, она была не одна, а вдвоем с Люкой, но ответственность все равно лежала на ней. В самом деле, не мог же Люка защитить ее от посягательств чиновников, которые без конца что-то у нее требовали и задавали какие-то вопросы – притом на чужом, непонятном языке. Люка, впрочем, держался прекрасно. Он прихватил из Фулема маленький мешочек со своими нехитрыми сокровищами; в мешочке помимо прочего лежал его паспорт (которым он чрезвычайно гордился). Он даже напомнил Харриет, чтобы она не забыла взять свой. В самолете он всю дорогу держал ее за руку и вообще вел себя гораздо спокойнее, чем она, – хотя, конечно, тоже волновался. Харриет была как чумная, без конца вздрагивала и роняла то одно, то другое. Когда она начинала шарить в сумочке в поисках паспортов, или денег, или билетов, вещи будто нарочно выпрыгивали из-под ее рук прямо на пол. Она чувствовала себя ужасно неуклюжей, от страха и от смущения ее бросало в жар. Надо обменять часть фунтов на марки, в который раз повторяла себе она, но ей так не хотелось вставать и куда-то идти. Пристроившись в зале ожидания ганноверского аэропорта, они с Люкой ждали, когда с самолета привезут их багаж. Они сидели рядом, Харриет обнимала Люку за плечо и иногда легонько прижимала к себе, он спокойно поглядывал на нее снизу вверх блестящими темными глазами. В руках он держал своего деревянного слона и маленького плюшевого медвежонка, которого они с Харриет купили в аэропорту Хитроу. Медвежонок был в полном обмундировании шотландского горца.

Харриет сто раз уже успела пожалеть, что решилась на эту поездку, хотя, конечно, понимала, что в каком-то смысле ее побег был неизбежен и что, ступив на этот путь, она должна пройти его до конца. Перед отъездом она послала Эдриану телеграмму, но ответа не получила. Может быть, она послала ее слишком поздно – подсчитать, сколько времени нужно на то, чтобы телеграмма дошла, она была не в состоянии. Возможно, он находился на учениях или его перевели куда-нибудь из Хоне, он еще не успел ей об этом сообщить. В последнее время Эдриан писал ей гораздо реже, чем в юности. Видимо, с тех пор как ему не повезло и он не прошел по конкурсу на место преподавателя училища, писать стало просто не о чем. Харриет никогда не бывала в Хоне – но она все же имела какое-то представление о гарнизонной жизни в этих краях: здесь в свое время служил ее отец, здесь он заканчивал когда-то свою военную карьеру, уже в качестве офицера связи. В известной степени Эдриан повторил судьбу отца. Теперь он – еще один невезучий майор Дервент – командовал в Хоне штабной батареей. Из его описаний Харриет запомнились голые песчаные полигоны, изрытые гусеницами танков, и безжизненные пейзажи соседней Люнебургской пустоши. Все правильно, на краю земли и должен быть край земли.

Харриет, конечно, понимала, что, даже если Эдриан окажется в отъезде, его товарищи (само слово действовало на нее успокаивающе) ей помогут. Но она понятия не имела, как она доберется до этих товарищей, не зная ни слова по-немецки. Надо менять деньги, надо кого-то о чем-то спрашивать – а она так устала, так проголодалась (в отличие от Люки она не могла есть в самолете), ей было так тоскливо и страшно. Раньше, когда они куда-то ездили, ее всегда опекал Блейз. И сейчас ею владело только одно желание: скорее доехать, скорее оказаться хотя бы под опекой старшего брата. Ей нужно было, чтобы кто-то о ней заботился и говорил ей, что делать. Она представляла, как, добравшись до гарнизона, она уложит Люку спать и сможет наконец выплакаться. «Ну и как же ты теперь?» – спросит ее Эдриан, а она скажет: «Не знаю», – и от одного этого уже станет чуть легче. Брат Харриет был поразительно кротким и мягким человеком; наверное, ему не следовало идти в армию, но отец настоял – и в итоге Эдриан поехал в Сандхерст, в военное училище.