Механика небесной и земной любви

У Монти перехватило дыхание. Память ядерным тлетворным грибом вздымалась над расплывающимися клочьями его сознания. Все его мышцы напряглись, в ушах звенели истерические выкрики. Он схватил ее тогда за горло, чтобы она замолчала. Он должен был заставить ее замолчать. Это было похоже на объятие. Он навалился на нее и изо всех сил стиснул ее шею – только бы скрутить, подчинить себе этот мятежный дух, столько времени истязавший его пытками жестокого страдания и нестерпимой жалости.

– Софи, – сказал он вслух. – Софи. Софи. Родная моя. Пусть теперь к тебе придет покой. Прости меня.

Теперь Софи жила в нем, она навек стала частью его самого. И его любовь к ней была жива; она менялась со временем – но так и должно быть, думал он, потому что все живое меняется. Возможно, когда-нибудь напряжение спадет и изъяны его любви начнут постепенно забываться. Она никогда не станет идеальной, но с годами точившие ее язвы будут понемногу зарубцовываться, их станет гораздо меньше. Они с Софи навсегда останутся вместе – муж и жена, на веки вечные. Тело Монти медленно расслабилось, он начал вспоминать Кики и все, что было сегодня. Как странно, думал он, как это странно. Он чувствовал себя как только что пробудившееся растение: глубокие изменения охватили его сразу и целиком, от верхушки до корней. Но как, почему это стало вдруг возможно? Из-за того, что он рассказал Эдгару? Или все дело в самом Эдгаре, с его невинной привязанностью и воспоминаниями о юности, из глубин которой, быть может, и проистекает загадочный животворный сок? Так или иначе, благодаря Эдгару стала возможна Кики, а благодаря Кики – что?.. Не бред ли все это? Может, он просто совершил еще одно преступление, только поменьше? Но странно, в эту минуту оно не казалось ему меньше, а казалось почти таким же большим, как то, первое. Смерть Софи, слезы Кики – что они ему несут?

Рядом задребезжал телефон, Монти медленно поднялся, снял трубку. Мужской голос спросил мистера Смолла.

– Я слушаю.

– Говорит Фэрхейзел – вы должны помнить – гм… Бинки.

– Бинки!

– Я звоню из Бэнкхерста.

– Бинки! Сколько лет!

– Мы вас ждали сегодня утром, у нас была назначена встреча.

– Ах да, конечно!

После разговора с Эдгаром Бэнкхерст и все с ним связанное напрочь выскочило у Монти из головы. И дело было не только в характере того разговора; когда Эдгар сказал: «Я не могу написать тебе рекомендацию», – Монти как-то сразу решил для себя, что все отменяется. Но не мог же, в самом деле, Эдгар отменить назначенную Монти встречу.

– Очень прошу меня извинить, – сказал он в трубку. – К несчастью, возникло одно неожиданное обстоятельство… гм… насильственное вторжение.

– Ай-ай, как неприятно. Из ценных вещей ничего не пропало?

– Пожалуй, только одна… ценная вещь, но, надеюсь, все обойдется.

– А вы надежно застрахованы?

– Вроде бы да, – сказал Монти. – Время покажет.

– Может быть, перенесем встречу на другой день?

– Боюсь, теперь это вряд ли возможно. Мне придется уехать. Так что, думаю, пусть все пока остается как есть. Прошу простить меня за доставленные неудобства, и спасибо за…

– Ничего страшного. Непременно дайте мне знать, если вдруг когда-нибудь потом… Хотя, разумеется…

– Да, да, большое спасибо.

Положив трубку, Монти начал смеяться. Отсмеявшись, попытался вспомнить, когда такое случалось с ним в последний раз. Разноцветные грозовые облака продолжали клубиться над его головой.

Блейз повернул ключ и толкнул дверь. Дверь не открывалась. Толкнул еще раз, сильнее – но, видимо, дверь была заперта изнутри на задвижку. Почему? Его охватил страх. Он позвонил, подождал. Тишина. Еще немого подождал, позвонил. Ничего. Обежал дом, подергал дверь на кухне, но и она оказалась заперта. Возможно, не на задвижку, только на ключ, но все равно ключа от кухонной двери у него не было. В соседнее окно светило солнце. Блейз приблизил лицо к стеклу, всмотрелся, разглядел знакомую клетчатую скатерть, какие-то бумажки на столе, в старенькой раковине несколько немытых чашек. Проверил окно, потом все остальные окна на первом этаже – заперто. Мысли прыгали и сбивались, ему уже рисовалось, как Харриет лежит у себя в спальне, а рядом на полу – пустой пузырек из-под снотворного.

Чушь, рассердился на себя Блейз. Харриет никогда такого не сделает, самоубийство не в ее характере. Просто заперлась изнутри, чтобы я не мог войти, а сама сидит наверху, ждет, когда я уйду. Но и эта картинка показалась ему ничем не лучше первой. Теперь ему мерещились глаза Харриет, злобно сверкающие из-за оконной шторы, – в жизни он ни разу не видел, чтобы они так сверкали. Да, окончательно утвердился он, наверняка она сейчас наблюдает за мной из какого-нибудь окна. Он быстро отошел от двери и задрал голову, но не увидел ни колыхания шторы, ни мелькнувшего за стеклом лица. Бегом вернулся к входной двери и стал кричать в щель почтового ящика: «Харриет! Харриет! Харриет!..» Тихо. Собаки, с самого начала следившие за его перемещениями, нахально путались под ногами, лаяли, мешали слушать. Блейз замахнулся, собаки с ворчанием отбежали. «Харриет! Харриет!»