Механика небесной и земной любви

Харриет постоянно появлялась в его снах, при этом он всегда испытывал острейшее сострадание к ней, а также страх, старательно изгоняемый им из дневной жизни. Однажды ему приснилось, как она кормит собак и при этом почему-то горестно, безутешно плачет. В другой раз она вошла избитая – все лицо в синяках – и стала укоризненно на него смотреть. «Она не умерла, – понял он, – ее просто сильно избили – я же и избил. Как я мог так поступить, это же моя родная жена, она такая добрая и хорошая!» Впрочем, просыпаясь, он быстро избавлялся от этих утонченных происков жалости и страха. Все это было слишком сложно, ему же надо было жить, коротать отведенный ему век. Иногда он позволял себе – чуть ли не отмерял себе немного скорби по Харриет и печалился о том, каким тяжким грузом легла ему на плечи эта ужасная смерть. Инстинкты эгоиста, включившиеся в ту самую минуту, когда голос Эдриана из телефонной трубки сообщил ему о гибели Харриет, работали четко, как часовой механизм. «Я не хочу, чтобы этот кошмар пустил внутри меня свои корни, – думал он, – не хочу, чтобы какая-то смерть наложила свою мерзкую лапу на всю мою жизнь. Надо думать о себе, о своем будущем, о том, как, утешенный Эмили, я когда-нибудь буду счастлив. Бессмысленно теперь винить во всем себя и размышлять о страданиях Харриет, тем более что они уже закончились. Я не имею права себя губить, я должен сделать все, чтобы как-то излечиться, в этом мой долг перед собственной жизнью. Я постараюсь жить проще, лучше, без лишних проблем – пусть хоть в этом поможет мне чистоплотная смерть. Я заслужил отдых. Я не могу и не хочу жить с призраком. Уходи, уходи», – мысленно твердил он, будто отсекая по одному тоненькие щупальца жалости, тянувшиеся к нему из могилы.

Между тем в Худ-хаусе уже много дней велась тайная, молчаливая работа. Подобно преступникам, заметающим следы преступления, Эмили и Блейз лихорадочно уничтожали следы присутствия Харриет в доме. На лужайке за домом постоянно горел костер, куда супруги, стараясь при этом не сталкиваться и не смотреть друг на друга, потихоньку сносили никому не нужные вещи – жалкий хлам, оставшийся от жизни Харриет. Содержимое ее стола, какие-то еще девчоночьи сувениры, уэльские акварели, тетрадки с кулинарными рецептами, газетные вырезки об отцовском полку, открытки, присланные когда-то отцом и братом из разных частей света, целые ящики, набитые косметикой, какими-то лентами, расческами, старыми поясами, даже нижним бельем, – мало-помалу странный погребальный костер поглотил все. Платья Харриет и ее немногочисленные и не слишком драгоценные ювелирные украшения отправились в «Оксфам»[30]. Эмили присмотрела для себя только одну вещицу (а присмотрев, умело направила разговор так, чтобы Блейз уговорил ее эту вещицу оставить) – серебряный позолоченный браслет с выгравированными розами. Впрочем, потом она никогда его не носила. Деревянный полированный слон и плюшевый медвежонок в шотландском килте вернулись вместе с Люкой из Германии. Уезжая в свое специальное учреждение, Люка забрал медвежонка с собой, но слон почему-то осел в Худ-хаусе. Однажды утром Блейз обнаружил в кострище его обугленные останки и долго размышлял о том, какие чувства могли владеть Эмили в момент совершения этой казни.

Наследником Харриет по завещанию был, разумеется, Блейз – и тут его ждала приятная неожиданность. Оказалось, что она унаследовала от отца приличный капитал, о котором Блейз ничего не знал. Но почему не знал? Значит, в чем-то Харриет ему все-таки не доверяла? А может, припрятав бумаги на черный день, она намеревалась когда-нибудь преподнести ему сюрприз? Однажды, когда они обсуждали вопросы его дальнейшей учебы, она обронила что-то насчет «ценных бумаг». Но скорее всего, она и сама не догадывалась об их ценности. Деньги оказались как нельзя кстати, особенно сейчас, когда у них с Эмили было столько расходов. В доме еще многое надо было менять, а кухню для новой хозяйки пришлось переделывать почти полностью. К счастью, практика Блейза по-прежнему процветала, в основном за счет новых пациентов. Старые почти все объявили, что вылечились, и ушли. Кстати, Блейз теперь работал преимущественно с группами и мог поэтому набирать больше клиентов, но желающих было в избытке, так что попасть к нему можно было только по предварительной записи. Время от времени они с Эмили по-прежнему заговаривали о том, не пойти ли ему «учиться на врача», но оба чувствовали, что это уже не актуально.