Механизм времени

Гора тяжко сопела. По‑доброму, сочувствуя.

— Не надо, фроляйн. Там опасно. Там стреляют.

Пин‑эр поняла — слова были короткими и простыми. Они не обманули. Обманул голос. На миг почудилось, будто простодушная Гора и в самом деле испугалась за странно одетую незнакомку. Наивный здоровяк-парижанин; высокая, крепкого сложения мадемуазель…

…Парижанин?! Отчего же — «фроляйн»?

За три с половиной месяца, проведенных в море, на палубе «Сюзанны», Пин‑эр запомнила много новых слов. Но это — не из языка болтливых франков! Ложь открыла свое лицо — круглую, пятнистую луну в тени облаков. Уже все зная наперед, девушка отступила на шаг, будто соглашаясь с непрошеным доброхотом.

Склонила голову, благодаря за участие.

Удар был рассчитан на быка. Хорошо, что она стоит ниже обманщика. В пах, в «нефритовый жезл», кулаком — чтобы наверняка, сразу. Пусть туша, захлебнувшись воплем, лавиной сползет вниз, по ступенькам, к храпящему во сне консьержу. Пусть тому привидится поверженный местный божок Го Ли-аф на ложе из пионов!

Вэй Пин‑эр, дочь наставника императорских телохранителей, все рассчитала точно. Она не ошиблась, просто чуть-чуть опоздала — на полвздоха, на взмах ресницами. Гора успела повернуться — тоже еле-еле, самую малость, но этого хватило. Удар пришелся в бедро. Били не человека — быка, но гора устояла.

Колыхнулась, гудя с искренней заботой:

— Не ушибли руку, фроляйн? Мы не успели предупредить… Наши кости очень-очень твердые. В этом нет нашей вины, это все проклятые врачи, не к ночи будь помянуты. Мы не представились, извините. Называйте нас Ури — это, конечно, прозвище, но из-за мерзких докторишек…

Если бы Пин‑эр не торопилась, она зарычала бы. Завыла, вскинув голову к мрачному, утонувшему во тьме потолку. Бой утратил смысл. Чудище по прозвищу Ури можно победить. Гору можно срыть, пробить в ней туннель, прорваться… Но драгоценные яшмы-секунды растрачены впустую. Поздно!

Кто убит — убит. Кто ушел — ушел.

Оставалось одно — вернуться на площадь, к друзьям, неся тяжкий груз поражения. Там она нужнее. Но сперва — поклониться горе.

Спасибо за науку.

Возле столиков — откричали. Парижан, как и любых других горожан, легко испугать пальбой. Но — и в этом отличие от «любых других»! — очень ненадолго. Слишком велика привычка. Здесь стреляли с завидной регулярностью. Кровь на мостовой никого не удивляла. Два года тому под пушечный лай свергли короля Карла, шесть месяцев назад Национальная гвардия разрядила ружья в мятежную толпу. Говорят, на днях намечается очередное побоище. Дикари-инсургенты из социалистических «секций» грозятся Париж дотла спалить — в прах, в пепел!..

…Неужто весь? И Лувр не пожалеют? Весь, уверяем вас! С Буа де Булонь. А тут — шесть пуль, ерунда. Хорошо, мадам-месье, один раз вскрикните: «Ай!» Для слишком впечатлительных: два раза — «ой!». И хватит. Живы? Живы!

— Полици-и-я-я-я-я!..

Стражи порядка гуляли где угодно, только не здесь. Как и врач — к которому тоже взывали, хоть и с меньшим пылом. Пострадали, не считая разбитых окон, двое. Смешно сказать! — двое. Очень подозрительный иностранец и…

Женщина лежала без движения. Дышала — кровь пузырилась на губах, искаженных болью. Пальцы с длинными, ярко-красными ногтями царапали грязный булыжник. Скрип — ужасный, доводящий до истерики.

— Доктора! Доктора-а!

Время текло из вскрытых жил. Зеваки, видавшие виды, в мыслях сочиняли восхитительно-страшные байки. «…На моих глазах, бедняжка!.. простонала напоследок и угасла, как свеча. Красавица…»

— Помогите, князь!

Одной рукой Эрстед пытался затянуть узел самодельной повязки на ране. Не получалось. Волмонтович без лишних слов взялся за концы тряпки, потянул. Есть! Сломанная кость мозжила, в висках набатом стучала кровь. По телу катился озноб — авангард грядущей горячки.

— Что с ней?

Отвечать князь не стал ввиду полной очевидности ответа. Сейчас его занимало совсем иное. Они в ловушке — в каменном мешке, под небом, желтым от фонарного газа. Надо уходить — немедленно, бегом, не тратя времени на умирающую даму, которой нужен не врач, а священник.

Тем более, ни врача здесь, ни кюре.

— Я… Я посмотрю.

Эрстед хотел склониться над раненой, но князь не позволил. Вернул на нос чудом уцелевшие окуляры; прислонил к столику трость, бесполезную в данном случае. Присел на корточки рядом с женщиной в маске.

Коснувшись шеи — там, где синел ручеек вены, — он ощутил ровный, еле заметно пульсирующий холод…

— Добро пожаловать домой, братец!

Черные губы взорвала усмешка. Пальцы, изящные и тонкие, сжали руку князя. Вцепились в запястье — не отодрать! — красные ногти. Волмонтович вздрогнул, словно его обожгло пламенем, рванулся назад; поднял вторую, свободную, руку, защищая лицо. Но удара не последовало. Пальцы-клещи усилили нажим, ослабели, разжались; отпустили…

Сгинули.

Осталась лишь боль от нелюдского захвата.