Мелкий лавочник, или Что нам стоит дом построить. Роман-биография

На третьем курсе появились «лампочки» и «материалы». «Лампочками» назывались транзисторы, диоды, тиристоры, электронные лампы и все, из чего можно собрать любое электронное устройство. Читал их профессор Рогинский. Им был написан знаменитый учебник, по которому учились студенты многих вузов СССР. Вилен тоже решил, что будет учиться по знаменитому учебнику, на лекции ходить не будет и придет прямо на зачет. Так он и сделал.

– Что-то я вас не помню, молодой человек, давайте-ка к доске, – сказал профессор, и Вилен пошел к доске, а остальные сели за парты, открыли конспекты и стали писать ответы. Оказывается, тем, кто ходил на лекции, это не возбранялось. Вилен честно проштудировал учебник, но, оказалось, тому, кто не ходил на лекции, помочь не могло даже знание учебника наизусть. 45 минут Вилен рисовал характеристики, схемы и графики, и 45 минут Рогинский его внимательно слушал и не менее учтиво, чем другие преподаватели, предложил Вилену прийти в следующий раз. И Вилен, как в будущем на работу, каждый день приходил к нему в лабораторию и уходил ни с чем. Когда до сессии оставалось пять дней, Вилен спросил Рогинского: «Виктор Михайлович, вы, что, хотите, чтобы меня выперли из института? Я же знаю ваш предмет не хуже других».

– У тебя украинский акцент, ты откуда? – неожиданно спросил Рогинский.

– Из Серебрянска, – сказал Вилен.

– Из Серебрянска! – вскрикнул профессор. – Я же его освобождал, сколько ребят полегло, а меня там ранило, а потом орден дали.

В 68-м я к вам в Серебрянск приезжал, пригласили на 25-летие освобождения.

– И на урок мужества в нашу школу приходили.

– Да в какую-то школу приходили, про войну рассказывали.

– Вот, вы за учительским столом сидели, а я сзади вас у знамени стоял. Меня Дракон поставил. Давай, говорит, Хорошокин, к знамени, ты единственный в школе в белой рубашке. Комсомольский значок возьми у комсорга.

– Какой Дракон?

– Директор наш, Андрей Федорович, кликуха у него была такая, строгий был, все историка из меня сделать хотел.

– Вот и шел бы в историки, а не мучал здесь меня.

– Виктор Михайлович, кто кого мучает?

– Ну что с тобой делать, знаменосец, точно ты у знамени стоял?

– Ну точно.

– Что-то я тебя не видел.

– Так вы ко мне спиной сидели, я вас тоже не помню.

– Ты на лекциях ко мне ни спиной, ни передом не сидел, Хорошокин.

– Ну, Виктор Михайлович.

– Ладно, скажи спасибо своему Серебрянску, учись и на лекции ходи обязательно, думаешь, я один такой, опять когда-нибудь нарвешься. Нас, лекторов, любить надо.

С тех пор Вилен полюбил и свой Серебрянск, и лекторов еще больше, хотя, казалось бы, куда уж больше.

«Материалы» был предмет, рассказывающий, из чего состоит то, о чем рассказывал Рогинский. Его удалось вызубрить Вилену со второго раза.

Была еще биохимия, но этот предмет, как и квантовая механика и анатомия, был почти факультативный, их читали родственники и друзья Владимира Евстафьевича Манойлова – профессора и заведующего кафедрой, которая должна была вырастить из Вилена специалиста.

Биохимию читал его младший брат, Семен Евстафьевич, ученый-биохимик, еще более знаменитый в научном мире, чем его старший брат. Поговаривали, что еще при Сталине он сделал открытие, за которое через 20 лет американцы получили Нобелевскую премию. Он заведовал кафедрой в химико-фармацевтическом институте и любил на лекциях поговорить на общие темы. Это заметила комсорг группы Света Рюрикова и пригласила его поговорить на общие неформальные темы в студенческое общежитие. В общежитии проживала половина группы. В уютной комнате, заселенной девчонками из группы, были приготовлены закуски, вино и водка. Вино профессор выпил, а от водки отказался.

– Хотя я к водке отношусь хорошо, и она на фронте мне не раз помогала, но лучше не начинать, – таинственно сказал он.

Студенты выпили водки, а студент Шевчук выпил ее больше других и неожиданно в середине встречи заснул.

«Вот видите, я же говорил, лучше не начинать», – улыбнулся профессор.

Вилен не заснул бы, даже если выпил целую бутылку.

Профессор был человеком из какого-то другого, неведомого Вилену мира. В окружении советских студентов и советской серости в общежитии ГИАПа на Новосеменовском проспекте на откидной студенческой кровати сидел человек серебряного века, точнее, дитя серебряного века, потому что он тогда еще был маленьким и только воспитывался. Оказывается, в этом веке жили не только великие поэты, художники и музыканты, жила там и семья болгар Манойловых и имела свой дом с собственным выездом. На собственном выезде Семен Евстафьевич остановился отдельно.

– Сейчас собственные выезды заменили на персональные автомобили с персональными водителями, – объяснил он.

Жизнь семьи Манойловых была очень похожа на жизнь семьи Набоковых, описанной писателем Набоковым в грустной книге «Другие берега». Но об этом Вилен узнал только тогда, когда ему разрешили это узнать.

С «Других берегов» профессор перешел на рассказы о своих поездках за границу, как он сказал, по заданию советского правительства и неожиданно предложил налить водки. Выпил и спросил.