Мелкий принц

Не бывалая замужем, но устроенная отцом, Алевтина Павловна портилась и нравом, и телом. Порча ускорилась после смерти родителя. Можно было пренебречь приличиями и порядками, обедать дважды и чаще лежать. Унаследовав дом, огороды и пекарню с бакалейной лавкой, она постепенно полнела, и от лишнего времени сделалась раздражительной. Резкие черты заплыли. Лицо приняло выражение постоянной доброты. Нервы она лечила сладким чаем, а чай пустым пить было не принято. Отрыдав отца, ревнителя щей и красных рубах, она принялась за роман, который бродил в ней всю ее жизнь, и, отвлекаясь от жизни настоящей, не следила, как та быстро проносилась стороной. В следующую пятницу именины – сорок семь. Алевтина Павловна отхлебнула чай и откусила от сухаря, густо смазанного вареньем. Закусила крыжовником и поморщилась. «Подругу не позову, – решила она. – Слишком на лицо стала стара. Только раздражает. И смеется дурно. Как купчиха».

Тучная и хмурая, как гроза, Алевтина Павловна выдохнула жар кипятка, смахнула со лба испарину и возвратилась к труду.

– Нечего отвлекаться, – саму себя заверила и настроилась.

– Вот! – Уже светало, когда она вчера улеглась, оставив Генриха, томимого ревностью, у перламутровой шкатулки с револьвером. Признаться, оружие в руках любовника было таким же лишним, как берет на голове художника или усы на лице покойника. Видимо, не устоял перед тихой улыбкой и струящимся золотом волос своей и одновременно чужой Кити. Как тут не послать слугу в оружейную лавку?

Нелюбимого мужа Кити Алевтина Павловна в сюжет еще не вплела. Верно, еще не придумала. К середине повествования он все еще был тенью, пропадающей в канцеляриях и ведомствах. Незавидная участь поджидала его, кем бы он ни был. В последней главе Генрих все же убьет его из того самого шестизарядного. Ну а Кити бросится в Неву. Раз уж в реку, то в самую большую. Смерть в канале сузила бы масштаб трагедии. Роковой финал Алевтина Павловна носила под ребром еще задолго до первого написанного слова, которым было «однажды». Развязка и название были ей известны наперед.

Ветер поднял занавеску к потолку. Вырванные, скомканные страницы разнесло по комнате. Алевтина Павловна потянулась было к рукоятке на раме, но небо всполохнуло и залилось раскатным громом, будто Бог поперхнулся и закашлялся, и она, ахнув, осталась сидеть.

– Степан!

По паркету зашуршал старческий мелкий бег.

– Ты чего окна пооткрывал? Мало нам комаров? Простудить меня не боишься?

– Ах, как же это так! Сейчас, сейчас…

Степан не был ловок. С третьего раза рама поддалась и захлопнулась. Старик одолел непогоду. Занавеска смирно повисла.

Постояв виновато с полминуты и не дождавшись предполагаемой брани, он тихо вышел, как крадущийся вор мимо спящего потерпевшего.

– Снова льет, – Алевтина Павловна смотрела на улицу как завороженная. Болела шея, и она терла ее ребром ладони, но от окна не отрывалась. Лужи разошлись, объединились и покрыли дорогу. Березы в соседском дворе сгорбились и заходили маятником. Чумазые дети забрались под лавку и продолжили возню. Пастух прогнал перепуганную корову.

– Любви возвышенной тут взяться неоткуда, – заблуждалась Алевтина Павловна. – Пламя, горящее изнутри, наступило бы тут в навоз. Так автор поселил своих героев в столице. Высокомерного Генриха в Конюшенном переулке. Она была там однажды, еще девочкой, когда отец неожиданно взял с собой на выставку. Ей запомнился нарядный дом с палладианской колоннадой. Лепнины на нем было, как на рождественской елке свечей. Из высокой двери с ручкой в виде львиной головы, прикусившей кольцо, вышел сутулый господин с серым лицом, в перчатках, в пальто с тощим городским воротом и тонкой тростью без изысков на набалдашнике – так, простая серебряная рукоять. Он прошел мимо нее, и все. Больше о городе она не помнила ничего.

Кити (и все же, почему не Катя, вы ведь не встречали прежде Кить, разве что в журналах) жила на Выборгской стороне, где невесть почему в воображении Алевтины Павловны, проживали люди благородные, но от денег пострадавшие, что бы это ни значило.

Страстному, загадочному, сероглазому Генриху детства не полагалось. Он появился внезапно, в третьей главе, как господин в переулке. У Кити, наоборот, воспоминаний о юности было чересчур, и неясно зачем, ведь только травма в балетном классе на экзерсисе служила отголоском грядущей беды. Почти что зарница перед грозой.