Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

– Пошто я питерке занадобился? – довольно хмуро спросили сверху.

– Простите, что беспокою вас, Борис Иванович! – сказала я, выступая в полосу света. – Я студентка. Работаю по изучению здешнего края. Очень бы хотела побеседовать с вами, если у вас есть время.

– Ну добро! – ласковее ответил голос. – Пождите – иду!

Деревяшка застучала по галерейке, потом по лестнице. Сухонькая, небольшая фигурка в черной длинной блузе под ремешком быстро спустилась.

Борис Иванович подошел, глянул, протянул мне руку. Как щипцами охватили меня его твердые, небольшие глаза в мохнатых бровях. Кости лица обтягивала обветренная, темная кожа. Бородка оставляла открытыми подвижные губы. Спросил:

– Вы что – рыбоведению обучаетесь? Или по экономике?

– Нет, – призналась я. – Занимаюсь я вовсе пустяками – записываю песни, сказки, старые старины, новые новины, добрым людям на утешенье, себе на поученье.

Борис Иванович засмеялся. Потеплели глаза.

– A-а, ну это – особая стать! Этим я тоже грешен. Тогда пождите мало время, я тут покончу, да ко мне домой пойдем, побеседуем. Не сочтите за труд, подождите, я сейчас. Ну, показал завод Олешка вам? – спросил он. – Специалистом у нас скоро будет… Что вам еще показать?

– Откровенно говоря, лучше бы рассказать старины, – призналась я.

– Ну добро, добро! Этому я и сам привержен, люблю книги старинные, от руки писанные, иконы письма древнего, прекрасного и всякие рукомесла. Пойдемте ко мне, буду сказывать… – Он светло глянул на меня.

– Очень рада!..

– Я до вечера ушел, Онуфрий, ты сам запри! – крикнул он наверх.

– Ладно! – прогудело оттуда.

Постукивая деревяшкой, Борис Иванович пошел впереди, я шла за ним, положив руку на худенькое плечо Олеши. Борис Иванович отомкнул дверь конторы. Лесенка из сеней вела в светелку. Мы поднялись. Борис Иванович распахнул дверь.

Я остановилась изумленная: широкое окно сияло лазоревым наличником. За ним блестели серебряным блеском океанские дали, а на фоне их покачивалось, привешенное на веревочке к оконному наличнику, резное суденышко. Оно было так искусно вырезано и оснащено, что казалось: приплыло сюда из океана, чудом не увеличившись, и повисло на окне. По бокам его покачивались на таких же шнурочках резанные из тонких стружек птицы. Одна, распустив разноцветный хвост, повернула голову к морю; другая, с девичьим лицом в высокой короне, смотрела в комнату, сложив на груди ярко-синие крылья. На столе стояли рогатые фигурки оленчиков, резанные из кости, и такая же резная шкатулка.

– В старину боле прекрасного было. Сейчас же – благообразия мало.

– Это потому, – убежденно сказала я, – что все растет и меняется. Когда ребенок бежит и кричит, раскрыв рот, разве он благообразен? Благообразны бывают старики. А сейчас – детство нового мира. Он строится: совсем, совсем новый! Мы прошли войну, кровь, голод, а теперь – вышли в жизнь. Очень интересно – какая станет она? И знаете, что еще интересно? – спросила я, понижая голос. Борис Иванович придвинулся, стукнув своей деревяшкой, и сел. – Еще интересно видеть, как именно все меняется. Сохраняется старое и – появляется новое. В старине надо найти и понять такое, про которое еще не знали, а оно – было! Жило да жило, неведомое, вдруг – всплыло! Расцвело неизвестными цветами, как этот ваш шкафчик…

– Так… удивительного и чрезвычайного в жизни немало, ежели уметь видеть, это правда. И красоту, как цветы, легко рвать надо, чтобы не измять. Это все – правда. Но что же выглядеть думаете и чего ищете?

– Приехала я из Питера изучать лопарей. Но лопарей пока нет, а интересного кругом – много! В Коле я будто в сказку попала. А песни какие! Слушала бы, не отрывалась… Пела там старины Марфа Олсуфьевна Шаньгина… Олеша сказал, что вы тоже поете. Вот я и пришла…

– Про Шаньгину я наслышан, – кивнул Борис Иванович, – наслышан: женка память имеет твердую и голос хороший. Но сам ее не слыхал. Учился у другой великой души женщины… – Он указал тонким сухим пальцем на фотографию на стене. – Мария Дмитриевна Кривополенова. Мастерица была и утешительница.

Узкая койка у стены была застелена узорным рядном. На бревенчатых стенах висели фотографии: сморщенная старушка в повойнике и темном платке смотрела большими глазами; какой-то норвежский городок, чистые домики и суда у пристани; осанистый старик с раздвоенной бородой. В углу стоял деревянный шкафчик, ярко разрисованный птицами, цветами и травами.

Хозяин выдвинул из-за стола табуреты, приглашая садиться, а сам встал, прислонясь к окну и рассматривая меня.

– Борис Иванович! – доверчиво сказала я, поднимая на него глаза. – Если бы вы знали, как мне интересно жить на свете! Войдешь в комнату к незнакомому человеку, посмотришь: как интересно! Как здесь живут? И не знаю, что лучше: про себя ли рассказывать, вас ли расспрашивать?

– Любопытствуете к жизни? – усмехнулся Борис Иванович.

– Любопытствую! Нет, пожалуй, больше, чем любопытствую: хочется полюбоваться – откуда это так много в жизни прекрасного?

– А с непрекрасным как быть? – хмурясь, спросил Борис Иванович. Он сжал губы. – Со скверною как?