Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

– Крепс научил! Он, кажется, считает всех людей за ближайших родственников. К нему так и относятся.

– Крепс – особенный человек, – улыбнулась Лиза. – С ним правда сразу свободно.

Мы вернулись на ботик. И – снова океан.

Туман встал белой стеной. Ботик храбро барахтался, как муха в густом молоке. Сирена свистела и взвизгивала. Вахтенные матросы пробегали по палубе. Сколько времени двигался ботик? Неизвестно. Машина стучала, сотрясая палубу. Труба выкидывала теплую струю пара. Струя ударяла вдоль палубы, мешаясь с туманом. Из белого клуба звучал голос капитана. Было трудно в тумане войти в Гавриловскую губу.

– Подходим к Гаврилову? – спросил чей-то голос.

– Не подойти! – отвечали из серого тумана. – Пойдем в другую губу, а оттуда горой до Гаврилова.

– Ход давай! – крикнул капитан.

Свистела сирена. Время, как туман, колебалось в неопределенности.

Опять крикнул капитан. И вдруг – разорвалась повешенная на скалах завеса. За ней – полная ясность и тишина голубого, солнцем залитого дня. Блестела вода, бурели и зеленели скалы.

Ботик радостно загремел якорем и встал, покачиваясь. Серая скала перед ним белела рябинами ракушек. На берегу черное здание; около него на шесте трепетал флаг. Людей не было. Тишина.

– Э-ге-гей! – загремел капитан. – Где вы, черти, подевались?! Тут же два сторожа должно быть… Ни одного! Кому товар выгружать будем? – Он помолчал, выжидая.

Никого.

– Ванька! Сходи за чертями в Гаврилово, скажи – пусть принимают…

Простясь с капитаном, мы захватили котомки и выскочили на скалу. Ванька ждал нас, поигрывая ногой в клешных брюках.

Прекрасна земля, когда вступаешь на нее ногами, привыкшими к качке моря!

– Сколько до Гаврилова?

– Горой версты две, – отвечал матрос.

Шли скалами, вглядываясь в повороты тропинки. Вон и поселок!

Становище Гаврилово

В прорыве скал заблестела вода. Тропа завернула; у залива, под нами, открылись строения.

Стали спускаться гуськом. Пахнуло смолой, рыбой, пересохшими досками. Галька хрустела под ногами. Мы подошли к домам.

– Кажется, и здесь никого? – сказала Лиза.

– Найдем! – утешил матрос. – Жителев здесь вовсе немного, это ведь стойбище: рыбаки с Двины на лето приходят, а постоянных – два-три семейства; ну и служащие Областьрыбы, исполкома и прочее. С тоски надо дохнуть зимой! Вот контора Областьрыбы, рядом райисполком. Председатель всегда там, как кукушка на часах. А я – сторожей найду. Счастливо!

Матрос ушел. Мы зашли в райисполком.

Председатель похаживал по светлой комнате и поглядывал в окна. Окна выходили на море. Изредка он пощелкивал счетами, ворошил бумаги и опять ходил, покуривал. До вечера ждать было некого. К вечеру, как стадо коров, будут возвращаться в деревню, пойдут между скал с моря йолы – посуда поморская. Вечерами складывают они паруса у причала, как чайки крылья. Высыпят навстречу жители; в дверях складов вырастают приемщики; с важностью идут к берегу немногие женки, что живут в поселке, вертятся белоголовые мальчики – зуйки, звонкие, как кулички, кричат над корзинами с рыбой. Светятся серебряные тела трески. Ловкие руки вспарывают рыбе брюхо, бросают: в корзину – рыбину, в другую – печень, в воду – внутренности. Чайки, как бабочки перед огнем, кружат над добычей.

Оживает поселок по вечерам. А днем пустота, тишина.

Председатель лениво похаживает… Он обрадовался неожиданному развлечению: трое незнакомых из Питера! Радостно сел за стол, усадил нас, бумажки рассматривал:

– Так-так… Оказать содействие? Окажем! Дело хорошее, поживите у нас… Предоставим вам жительство. Лопарей изучать, говорите? Лопарей еще нет. Но – будут; не сомневайтесь! Увидите лопарей. И все наше производство увидите: рыбой живем. Ну – гостите, гостите… Я городским людям рад: помогут революционной сознательностью. Поселю вас к Бушуевым: люди семейные. Хозяйка хорошая, самостоятельная женщина… И светелка порожняя есть. Самое хорошее – у Бушуева, Петра Митрофановича! Да вон, – председатель глянул в окно, – как раз бушуевский зуек идет. Олешка! Иди сюда!

В комнату вошел синеглазый худенький мальчик лет десяти.

– Веди к матери! Постояльцы, мол, к вам. В светелке им знатно и вам не помеха.

– Ну-к што! Пойдемте! – Олеша оглядел нас задумчивыми синими глазами и улыбнулся. – Давайте вешши ташшить помогу. – Он взял у Лизы мешок, из которого торчала тренога фотоаппарата.

Мы взвалили котомки, простясь с председателем, и пошли за Олешей.

– Вы чьих? – спросил Олеша на улице.

– Питерские! – весело отвечала я. – А ты чей – мы знаем.

– А ну?

– Бушуевский. Алексей Петрович Бушуев, так?

– Правильно! – удивился Олеша. – Как ты догадалась?

– Слово такое знаю! Пошепчу и каждого человека насквозь вижу, – шутила я. – Хочешь? Про тебя все расскажу?

– А ну!

– Лет тебе десять. С отцом тебя мать в море не пускает, балует; любишь ты книжки читать да рисовать; значит, нам родней приходишься!

– Пошто?

– По то, что мы читать, да писать, да рисовать – мастера.

– Как ты знаешь, что я книжки люблю?

– А это что? – Я похлопала его за пазухой.

– Ну – книжка!