Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

– В кожанке – секретарь обкома, а толстый – по вашей части: ученый археолог, биолог или еще что-то. Завтра делает в облисполкоме доклад. Судя по тезисам – много вздору. О древней культуре в Лапландии, в несколько тысячелетий. Приходите послушать.

– Приду обязательно!

В Мурманске

Федя Физик мерил Мурманск длинными ногами – он искал меня. Был в облисполкоме, в облоно, в Главрыбе, в Севрыбе, в Севпорту, но везде отвечали: «Экспедиций тут много, а где которая останавливается – не интересуемся». Про меня никто не знал.

Федя шел к вокзалу по будущей улице, утомленно спотыкаясь о корни: Лиза с вещами ожидала его на вокзале.

Чернобородый, крепкий человек сквозь очки посмотрел на него и сказал:

– Не вы ли, часом, товарищ Физик?

– Да, – отвечал удивленный Федя. – Я – Физик.

– Прекрасно! – сказал Крепс. – Идемте скорее есть уху и копченого палтуса!

– Почему есть уху, – удивился Федя, – и палтуса?

– Обратите внимание на палтуса. Нина велела поторопить вас.

– А где же она?

– На докладе в облисполкоме.

– Я должен вернуться на вокзал – там наш третий спутник, Лиза Орлова.

– Нет, Лизавета Порфирьевна Орлова не сидит на вокзале, а следит, чтобы не перекипела уха. Бык спит и не помешает.

– Какой бык?

– Холмогорской породы, который живет со мной в вагоне, где Елизавета Порфирьевна варит уху.

– Почему же Елизавета Порфирьевна варит уху в вагоне у быка?

– Потому что Нина встречала два петроградских поезда, третий просила встретить меня, так как пошла в облисполком. Но я опоздал, вы уже ушли. Я забрал Елизавету Порфирьевну к себе в вагон и кинулся за вами, поручив ей уху… Мурманск невелик, человека отыскать можно – своевременно или несколько позже.

– Печурка эта, под названием буржуйка, служит преисправно, – говорил Крепс, запуская еще порцию рыбы в кастрюлю. – Уха должна быть системы трехстволки: первая порция – ерш, навар сливается, рыба – собаке. Вторая – окуни – употребляется для концентрации навара и тоже идет собаке. Третья – хариус или кумжа – опускается в последний момент – на еду.

Лиза смеялась. Ровные белые зубы, стекляшки очков, отлив на гладкозачесанной толстой косе – все отсвечивало розовым от танцующих в печке огоньков. Горбоносый хозяин говорил так, будто они век были знакомы и даже сродни.

– Как ты успела со всеми познакомиться, Нина? – удивилась Лиза.

– Узнать не долго. Ехали вместе с Мореем Ивановичем, помором. Он пригласил к себе в Колу. Записала былины и встретилась с этим джентльменом, – улыбалась я Крепсу, – мы чуть не утонули в заливе и вернулись в Мурманск. Что у вас? Фотопринадлежности привезли?

– Да. – Лиза указала на рюкзак, откуда торчали желтые ножки штатива. – С деньгами хуже. Сережа крутился, но больше достать не мог.

– Не велика штука – деньги, проживете и так, – сказал Крепс, разливая уху, – рыбки на всех хватит. Каков ваш маршрут?

– Хотим с вами посоветоваться, Герман, в облисполкоме мне говорили, что сейчас лопари откочевали на лето на реку Воронью.

Крепс достал из ящика карту.

– Вот Воронья. По ее течению лопари со стадами идут к морю. Гнуса не выдерживают, а у моря его нет.

– Как добраться? – наклонилась над картой Лиза.

– На боте Областьрыбы до Гаврилова, там поморское стойбище и фактория. А повыше на Вороньей лопари все лето ловят семгу.

– Это действительно самое разумное. – Лиза оглядела всех.

– Вы обе, кажется, готовы сегодня плыть на Воронью, – улыбнулся Федя.

– Если бы вы знали, как интересно было в Коле, – сказала я.

– Поморы – достойный народ, – кивнул бородой Крепс, – крепкий народ. Это вам не рязанские или тамбовские мужички – век шапки ни перед кем не ломали, крепостного права не знали. От новгородских ушкуйников их корень.

– Ну вот, ну вот! А в Гаврилове и поморы, и лопари, – сказала я.

– Пьют только здорово, – усмехнулся Крепс. – Меня чуть без носа не оставили. Штормовали мы на зверобойном судне. Кончился шторм. Выпили по этому случаю. И показалось одному парню, что у меня нос велик: отрежу, говорит, кусочек. Я загрустил: не режь, ладно и так. Надо, говорит, отрезать, и нож берет. «Жалко резать, ну – надо отрезать». А другой заплакал: «Алеша! Не режь Герману нос. Лучше мой отрежь! Он ученый человек, исследователь, как ему без носа? Пусть с носом останется». – Герман Крепс доверчиво и серьезно поглядывал сквозь очки на гостей. Они хохотали.

А Герман Крепс продолжал рассказывать – ставил слова, скупые и короткие, как буйки на реке: они намечали течение. Река же – рассказ – текла не в словах – в блеске его глаз сквозь очки, в легких шутках.

Крепс в те времена был лучшим знатоком Мурмана. Он понимал и любил природу Севера. Целый вечер он рассказывал об освоении Севера: