– Хо-о-роший человек, – убежденно сказала лопарка, – такой человек – лучше тебе в целом свете не найти. Коли будет сватать – иди. – И я увидела ту же улыбку, как у Морея Ивановича и у женщин в Коле, когда они говорили о Крепсе. Должно быть, правда – очень хороший, подумала я. Люди, когда о нем говорят, – светлеют. И всем он – свой. – Ну мужички, выпивайте, что вам надо, уха кипит, – сказала хозяйка.
– А девушка? Девушке с холоду тоже надо выпить, – приглашал Калина Иванович, поставив на стол бутылку. Я отказалась, подсела к ухе. Пар, с клейким рыбьим запахом, стоял над большой деревянной чашкой. Мы доставали нежное розовое мясо кумжи.
– В жизни не едала ничего вкуснее! – сказала я.
Хозяйка стелила на полу оленьи спальные мешки – роввы.
– Отдыхайте с дороги!
Олений мех теплом охватил захолодевшие ноги. Я нырнула в мешок, опустила голову на розовую наволочку подушки.
– До чего хо-ро-шо! – Не успела рассмотреть светлый ламповый круг над столом, как сон схватил и унес в глубину веселого розового тумана.
«Мы наш, мы новый мир построим…»
Утром Калина Иванович на своем карбасе отвез нас в Мурманск.
– Ну, – спросил Герман, когда мы простились с Калиной Ивановичем, – вы куда?
– Пойду в облисполком, надо материал подготовить, выяснить возможный маршрут: завтра подъедут мои товарищи.
– А я в Колу, позаботиться о быке. Я его поручил Морею. Хотите – захвачу ваш рюкзак, или еще вернетесь в Колу?
– Лучше захватите, не знаю, успею ли еще в Колу. Кланяйтесь там.
Я пошла по улице. Город только начинал строиться. На улицах торчали пеньки и кустики брусничника. Валялись щепки. Многие дома были наскоро сбиты из двух пластов фанеры, между которыми клали шлак и мох. Кое-где высились двухэтажные бревенчатые здания. «Мурманск двадцатых годов, – подумала я. – А каким он станет через десять лет?»
– Выстроим настоящий порт и настоящий город, вот тогда и смотрите! – словно отвечая мне, сказал чей-то голос. – Здравствуйте!
Вагонный попутчик нагонял меня.
– Все-таки я вас встретил! Устроили свои дела? – Он протянул мне руку.
– Здравствуйте. – Я посмотрела в его озорные серые глаза и улыбнулась. – Я в Коле была, песни записывала у Морея Ивановича и собрала неожиданно интересный исторический материал…
– Идем обедать в обкомовскую столовку, там и расскажете.
– А далеко?
– Нет, у будущей пристани, за второй Нахаловкой.
– У будущей? А теперь там что?
– Пока – ничего, пеньки. Но будет – центр города.
Парень гордо посмотрел на меня, хвалясь этим городом.
– Идем, – согласилась я. – Послушайте, а как вас зовут все-таки?
– Егор Спиридонов. А вас, я знаю, – Нина.
– Да, Нина Гаген-Торн.
Мы шли Нахаловкой – так назывался тупик железнодорожных путей, обращенный в поселок: старые товарные вагоны обзавелись окнами и лесенками. Дымили трубы печурок, лежали кучки дров. Между колес были устроены закутки для поросенка или кур. Качалось белье у тендера. Женщина стирала и пела. Поросята деловито, как собаки, бродили между колес.
– Прочно встали, – заметила я.
– Зимовать собираются.
– Но ведь вагоны-то нужны?
– Квартиры еще нужнее. Жить негде, а строить – некогда. Вот и устроили товарищи железнодорожники городок из ломаных вагонов. Ничего. Будет и настоящий, – кивнул головой Егор, – на месте этих халуп – Дворец профсоюзов… Ну, пришли. – Он показал рукой на строение из фанеры, в бревенчатых рамах. – Видите? От англичан много фанеры осталось. Кладут двумя слоями, а между – шлак, щебень, всякую дрянь – и тепло! Дом за неделю готов. – Он засмеялся. – Ловко? А вот и столовая.
Егор открыл дверь, пропуская меня. Сели за столик у широкого низкого окна.
– Окна как перевернутые, – сказала я, – в ширину больше, чем в высоту.
– Можно с удобством любоваться видом на море и обратно, – отвечал Егор, наклоняясь к тарелке.
– Вид действительно хорош. – За окном переливалась зеленоватая, блестящая серебром вода. По ту сторону залива горбились горы в нежных пятнах березок.
– Берег оденут набережной. По воде – суда встанут в очередь разгружаться в порту. Вот тогда – будет вид, – сказал Егор.
– Вы говорите, будто уже видите, как это будет.