Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

– То-то! А это? – Я указала чернильное пятно и след цветного карандаша на рубашке. – Ты, брат, не отпирайся – все знаю!

Олеша засмеялся и покачал головой.

– Прытка девка!

– От меня не спрячешь! Лучше сам все рассказывай!

– Что ж тебе сказывать?

– Про все, что знаешь. Ты мне, а я тебе. Ладно?

– А ты про чо сказывать будешь?

– Про Питер, про другие города, про всяких людей и про всяких зверей.

– О-о, поди, хвасташь?

– Ну – сам увидишь! А сейчас скажи, как твою маму звать?

– Онисьей Романовной. Да ты баяла, сама знаешь, как человека звать, пошто спрашивашь? – лукаво спросил Олеша.

– Я знаю, как увижу да пошепчу, а теперь подойду да прямо и скажу: «Здравствуйте, Онисья Романовна!»

Онисья Романовна встретила нас приветливо:

– Ну-к што? Живите! Светелка пустая стоит. Только вот ни лечь, ни сесть там не на что: ни кроватей, ни лавок, ни стола. Постели-то я дам.

– Спасибо, да мы как-нибудь… у нас с собой одеяла, на полу устроимся, нам надо лопарей дождаться.

– Живите, сколь поживется, – сказала она приветливо.

Мы положили вещи и пошли осмотреть поселок. Был он невелик; казенная лавка, где выдавали пайки рыбакам, склады для заготовленной трески, салотопная – для выпарки тресковой печени, несколько громоздких срубов, где жили рыбаки, приезжавшие в Гаврилово на сезон лова трески. Немногочисленные дома постоянных жителей, переселившихся в Гаврилово с семьями. Дошли до реки Вороньей, куда должны были на днях прикочевать лопари. Надо их дожидаться. Сходили в лавку запастись продуктами. Но сведения о нас еще не поступили. Со следующим ботом должны были прислать наш хлебный паек, но когда придет этот бот – неизвестно. В лавке был только табак и дешевые конфеты. У нас – только остаток привезенных из Мурманска сухарей. Решили – будем питаться грибами, их много растет во мху.

Среди стелющихся по земле ползучих березок, возвышаясь над ними, стояли грибы-березовики. Нарвали их много. Разложили костерок, сварили похлебку – постеснялись варить такую еду в печи у Бушуевых. Целый следующий день бродили по окрестности. Ждали: скоро ли прикочуют к Вороньей реке лопари.

На третий день туман вышел из океана и захватил землю. Он был так густ, что казалось, бушуевская светелка плавает в нем, как поплавок.

– Три дня! – мрачно сказала Лиза. – Три дня уже, как мы приехали, а видим только туман в огромном количестве, в меньшем – скалы и в минимальном – поморов. Хотела бы я знать, когда же приедут лопари?! Безделье угнетает…

– И бескормица тоже, – согласилась я. – Хотела бы я знать, когда же прибудут наши пайки? Сухари уже кончились…

– Вчера грибы, сегодня грибы, завтра тоже; это, конечно, маловато без хлеба, – сказал наш Физик.

– Обошлись бы и грибами, если бы дело делали, – сурово ответила Лиза.

– А вы пошто трешшинку не берете? – спросил Олеша, поднимая голову от тетрадки. О нем забыли, так тихо сидел он в светлице, раскрашивая Федиными красками срисованный с журнала пароход. Лежа на животе, вытянув в сторону язык, он с утра рисовал и красил – первый раз в жизни увидел акварельные краски.

Мы все сидели на полу – мебели в светелке не было. Федя дочерчивал карту маршрута, Лиза графила тетрадь, я записывала в дневник.

– Как же нам рыбу брать, Алексей Петрович, когда у нас на это денег нету? Только чтобы паек выкупить, – сказал Федя.

Олеша засмеялся.

– Нешто за рыбу деньги платят?

– То есть как же без денег?

– Да как йолы пристанут – подойдите, – вам каждый трешшину даст! Нешто могут человеку не дать? Тогда рыба ловиться не станет. Так ведется: пристанет рыбак, и кто стренется – дает рыбину. А то лову не будет. Это кажный знает.

– Послушайте, ведь это – остаток первобытного коммунизма! – в восторге сказала Лиза. – Вот интересно!

– И практически важно, прибавьте! – улыбнулся Физик.

– Вы бы давно про рыбину-то сказали, – укорил Олеша, – я думал, вы не едите!

Он вышел из светелки и с грохотом побежал по ступенькам.

– Интересный народ поморы, – сказала я. – Стоит все-таки заняться ими.

– Но мы приехали с другим заданием, Нина, – с упреком сказал Федя. – Надо сознательно отбирать материал.

– Ну до чего же я несознательная! – сказала, отворяя дверь, Онисья Романовна. – Как это не догадалась рыбы предложить! Ведь уха наварена, на всех хватит. Пойдемте, пойдемте, милости прошу ужинать.

На другой день, когда рыбаки возвращались с лова, я села на берегу.

Стройная просмоленная йола с высоко поднятым носом, сложив парус, скользнула к берегу. Парень выпрыгнул на камни, подтянул канат и закрепил якорь.

Старик с вспененной, кудрявящейся бородой подвязывал паруса и смотрел на меня светлыми глазами.

– Здравствуйте! – сказала я. – Не знаю, как полагается говорить, когда люди с лова вернулись.

– Как ни скажи, все ладно, дочка, коли от сердца скажешь… все ладно, – дружелюбно ответил старик. – Возьми-ка рыбину на уху. Вот с печенкой, мы еще не пластовали. А печень трескова больно сладка в ухе. Едала ты трескову печенку, свежую, чужаниночка? Ну, бери, на добро здоровье! – Старик взял за хвост тяжелое серебряное тело трески и бросил на берег. – Сейчас пластовать станем.