Мемориал

Гостиница в крошечном курортном городке — ее здесь называют «Деревенская гостиница» в отличие от богатых «городских отелей», с номерами по сто и больше марок, многоэтажных прямоугольников, выглядывающих из лесных зарослей. После недавнего дождя тучи разошлись, выглянуло солнце, и день восходит тихий и умиротворенный.

Прохлада и тишина, царящие в моем новом пристанище, невольно настраивают на философский лад. «Прекрасна земля и на ней Человек». Да, прекрасна! Прекрасен этот зеленый дворик, совсем поленовский, нет только бабы с ведром и лошадки, запряженной в телегу, вместо нее в пейзаж вписан небольшой автофургон с поднятым капотом. Есть и белоголовый мальчуган — сын хозяина отеля. Он играет с толстым лопоухим щенком, шлепает его по морде, хватает за уши, и щенок то убегает от своего мучителя, то возвращается, чтобы потрепать малыша за штанишки. А вот появляется и женщина, молодая, преждевременно расплывшаяся, но красивая — с белой налитой шеей и спокойным, добродушным лицом. Она что-то говорит мальчугану, зовет его в дом, но малышу хорошо здесь, в компании со своим четвероногим другом. И мать садится в холодке, блаженно зажмурив глаза, любуется голубым небом, зеленой травой и своим белоголовым, в нее, чадом.

Ну прямо святое семейство. Не хватает только яслей. Впрочем, есть и ясли… гусиные. Под окном с утра раздается тонкий писк. Высовываюсь из окна и вижу вольеру с крошечными серо-желтыми пушистыми шариками. Гусята, наверно, этой ночью появились на свет и сейчас, ковыляя, куда-то спешат, возвещая о своем существовании.

Из сарая, как бы для полной гармонии, выходит хозяин. Но гармонии не получается, наоборот. Хозяин, молодой и тоже дородный, с жесткими черными бакенбардами, не похож на прародителя-плотника. Я видел его пока всего два раза, вчера, когда определялся в его заведение, и сегодня, когда спустился в столовую на завтрак. Между нами с первого взгляда, как в вольтовой дуге, возникла искра — искра антипатии. Почему? Я сразу определил свой антитип — наглого, откормленного холуя, который считает себя пупом земли. Надо было посмотреть, как он шествовал впереди меня по лестнице, чтобы показать мне мою комнату. Из него так и сочилась пренебрежительная важность. Со мной шел Гельмут и нес мой чемодан. Хозяин, вдвое моложе Гельмута, не говоря уже обо мне, видел, как я стараюсь отобрать у моего подуставшего за день спутника поклажу, но даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь нам…

В номере, куда он нас привел, мне поначалу понравилось, комната маленькая, удобств, кроме умывальника, нет, но все чисто, опрятно, из окна открывается симпатичный пейзаж. Однако когда поздно вечером я вернулся из гостей от пастора, то ощутил неприятный запах, идущий от моих вещей и постели. Он не давал мне спать всю ночь. Уж не подсыпали ли мне под видом порошка от моли или клопов какую-нибудь гадость? Утром, спустившись в столовую на завтрак, я хотел предупредить хозяина, чтобы никто не заходил в номер в мое отсутствие, но не решился. Меня снова обезоружил его важный, неприступный вид. И до завтрака, который он мне принес, я почти не дотронулся.

Все это, конечно, глупо. Я понял, поднявшись снова к себе и призвав на помощь здравый смысл, логику. А вскоре еще разведрилось, в мой тесный номер заглянуло солнце, в окно я увидел голубое небо, траву, величавые стройные сосны, окаймлявшие дорогу, и мои подозрения рассеялись, как последние облака на горизонте. Наверно, нет ничего хуже этого неоправданно враждебного чувства. Ну почему хозяин, у которого я остановился, должен меня любить? Или, быть может, он чем-то болен, огорчен, терзается тайными муками? А я требую от него улыбки, предупредительности, дружелюбного света в глазах. Надо принимать людей такими, какие они есть, — важно ведь, что́ они делают, а не как смотрят на тебя. Старая истина, которую я, однако, часто забываю… Ну, бог с ним, с этим хозяином, еще день-два, и я уеду отсюда.

Вчера у пастора мы уточняли мой маршрут. Больше половины пунктов аккуратный пастор заранее отметил на карте. К сожалению, доктора Роя — того, о ком я рассказал ему еще пять лет назад, в первый приезд на штукенброкскую манифестацию, он пока не нашел. Обнаружились либо однофамильцы, либо очень дальние родственники, с которыми доктор никогда не поддерживал связи. Вообще, сказал пастор, фамилия Рой здесь редкая, не немецкая, предками доктора, по-видимому, были шотландцы, служившие в войсках вестфальских курфюрстов.

— Надо ли продолжать поиски? — спросил, глядя испытующе, пастор. — Что этот Рой такого сделал, чтобы вы жаждали встречи с ним почти сорок лет спустя?

Я повторил то, что сказал пастору при первом знакомстве: доктор Рой помог сохранить мне жизнь.

Тогда, пять лет назад, пастора, кажется, удовлетворила эта фраза. Надо, значит, надо: старый борец против фашизма, он научился понимать бывших концлагерников без лишних слов.