Мемориал

Сажусь. Мои пальцы похолодели. Но, кажется, я зря волнуюсь: дело сделано, все нормально. Ловлю в конце стола, за чьим-то плечом, лицо Герберта Миса — голубые глаза тепло лучатся. Алексей Кириллович сочувственно подмигивает. Молодежь, столпившаяся у стола «а-ля фуршет», даже аплодирует. Кто-то сзади дружески-одобрительно касается моего плеча. Оборачиваюсь: никого. Наверняка это Вернер: как добрый дух — осенил и скрылся.

Вскоре вниманием собравшихся овладевает новый оратор. Это кудлатый парень — студент или молодой рабочий в бело-голубой полуспортивной курточке. Он говорит, что только что вернулся из поездки в одну из соседних земель, где «а́ми» готовятся устанавливать свои ракеты. Показывая всем исцарапанные руки, юный доброхот мира называет их «вещественными свидетелями» готовящегося акта, позорного для Германии. «Я трогал ими проволочные заграждения, похожие на ограду гитлеровских концлагерей. Видите запекшуюся кровь — пусть это будет первая и последняя кровь, пролитая немцем!» Ему аплодируют. Вскакивает девушка, запальчиво читает стихи поэта Петера Шютта, сочиненные на волнующую всех тему:

Русские идут — уже в течение
Тридцати лет.
В 1949 году Аденауэр забил тревогу,
Они стояли перед дверью.
В 1968 году его «продолжатель» Кисингер видел,
Что они идут.
Но они до сих пор еще не пришли.
Они довольно медлительны,
Эти русские медведи.
Вермахт шел быстрее.
Или же они не могут найти
Дорогу через тайгу?
Я думаю, что дело в том, что
В Москве, на Красной площади, до сих пор
Нет обращения с призывом:
«Идите на Запад!»

И снова — овация. Дружный, веселый смех. Кто-то запевает песню о мире. Все встают. Я вижу поющих Герберта Миса… Вернера Хёнера… Алексея Кирилловича… молодых студентов…

Нет, это слово — «солидарность» — пришло ко мне не случайно. Именно она, только она может помочь нам на этой земле.

ПРИЗРАКИ ТЕВТОБУРГСКОГО ЛЕСА

«Неофашизм»! Это зловещее слово звучит уже не один десяток лет. Сейчас к нему в пору добавить прилагательное «пожилой» или даже «застарелый». Головы первых неофашистов покрыты сединами, глаза застилает мутная пелена. Впрочем, они всегда отличались дефектом особого рода — видели все черное, все реакционное в розовых красках и, наоборот, на все, что радовало нормальных, миролюбивых людей и внушало добрые надежды, смотрели как сквозь черные очки.

«Рыцари «холодной войны» — нарекла их когда-то буржуазная печать. Изменились ли они с тех пор? Вряд ли. Скорее заматерели. Научились скрывать свои эмоции, шифровать свои истинные намерения. Но измениться, встать на путь политической или хотя бы просто гражданской, человеческой зрелости — на это оказались способны лишь единицы. Поголовное большинство осталось, как говорится, при своих.

Все это мы знали — и я, и Алексей Кириллович Горлинский, и другие наши товарищи, приезжавшие сюда, чтобы поклониться праху погибших соотечественников. Знали из тревожных газетных сообщений, из рассказов немецких друзей, наконец, из буклетов, которые вручались участникам манифестаций в Штукенброке. Буклеты были снабжены фотографиями, этими наглядными свидетельствами не только миролюбия и доброжелательства лучшей части немецкой молодежи, но и злокозненных действий неофашистов, как молодых, так и старых.

Признаюсь, однако, что на фоне прежней варварской мощи молодчиков гитлеровского рейха, их преступной вакханалии современные последыши фашизма выглядели довольно чахло. Ну, собралась где-нибудь на лужайке толпа неких опереточных персонажей — увядших подагрических старичков, увешанных гитлеровскими орденами и медалями, и слушает такого же старого гриба, выступающего на фоне карты с изображением давно захваченных, а потом утраченных Германией земель, под ветхозаветными «геополитическими» лозунгами. Ну, покажут уличную драчку юнцов: кому-то разбили нос, кому-то порвали рукав… Все это выглядело, по крайней мере для меня и моих друзей, прошедших ад Штукенброка, не слишком впечатляюще.