Мемуары

Особенности писательской манеры Реца позволяют переводчику довольно свободно раздвигать рамки стилизации. Как человек переходной эпохи, современник бурных событий, когда язык подвергался стремительным изменениям, Рец отразил, как уже говорилось выше, различные веяния времени. Это сказалось и в его лексике, и в грамматических формах, и в написании многих слов. Мне казалось естественным передать это некоторым разнобоем в выборе лексических форм и падежных управлений, отдавая дань архаизации и одновременно вводя более современные нормы, в зависимости от характера того или иного эпизода. Так, читатель найдет в тексте «следовательно» и «следственно», «проницательность» и «проницание», «быть уверенным», но и «быть уверену», «стечение» обстоятельств, но и их «сцепление», «приготовления», но «приуготовить», «противу закона», но и «против него». Так, в тексте встретятся разные формы множественного числа: «томы» (а не «тома»), но «откупа». Здесь возможно «влияние на народ», но и «влияние над народом», «трепетать звуков его имени» (с родительным падежом), но и «трепетать перед ним» (с творительным); «сделал впечатление», но и «произвел впечатление», «взять меры», но и «принять меры».

Передать «старинность» текста несложно. Тут на помощь переводчику приходят и устаревшие слова и обороты: «общежительность нрава», «мягкосердие», «ласкать себя надеждой», «безопасен от неприятеля» (т. е. в безопасности), «несомнительная истина», «второе по нему лицо в армии», «щекотливость» (в значении «щепетильность»), «вскоре после» (без дополнения), «раздумье, уже не развлеченное деятельностью»; утраченные грамматические формы («вошед», «подошед») или формы глагольного управления («злословить тебя», «покорствуя ему», «бунтовать чернь», «искать в них» — т. е. заискивать); превосходная степень прилагательного в сравнении («прекраснейших чем она красавиц» — ср. у Загоскина: «с неприятелем в несколько раз его сильнейшим»); синтаксические приемы — в частности инверсия («слабодушие непростительное», «в случае ответа положительного», «игра, которой вся тонкость в том и состояла», «Бофор, которого разум был много ниже посредственного»).

Необходимо было, однако, передать и ту свободу, разговорность, которую ощущали в тексте Реца его современники, воссоздать живую речь, опрокинутую в прошлое. Труднее всего воспроизвести слова, которые воспринимались в XVII веке как неологизмы. Многие из них впоследствии растворились в языке и совершенно обесцветились. Прибегать к словечкам, которые поражали бы сегодняшней новизной, казалось мне неуместным. Я ввела в текст Реца слова, заведомо «новые» для России той эпохи, на язык которой я опиралась. Таково, например, слово «бездарность», в эпоху Пушкина ощущавшееся как неологизм. Князь П. А. Вяземский в 1841 г. писал в своих записных книжках: «“Бездарность”, “талантливый”, новые площадные выражения, ворвавшиеся в наш литературный язык» ¹⁵. Чтобы подчеркнуть резкость таких слов, для нас почти утраченную, я ставила их на таком месте в контексте, где ударение делает их «взрывными». Так, слово «бездарность» вызывающе-непочтительно венчает портрет королевы.

Но прежде всего я стремилась дать как можно больше живых разговорных оборотов, фразеологических речений, снижающих высокопарность архаизированных пассажей, смешивающих «высокий» и «низкий» стили: «задать таску», «дал маху», «оплошать», «рад-радешенек», «хватил через край», «песенка спета», «знал как облупленную», «выкинул коленце», «поглазеть», «нахлобучка», «остаться в дураках», «прокуроришка», «водить за нос», «а там хоть трава не расти», «припоздниться», «заварить кашу», «расхлебать кашу», «горлан», «хватило ума», «заартачился» (о короле), «припереть к стенке» и т. д.

Разумеется, я сохранила в неприкосновенности все стилистические приемы Реца, в которых отразилась не только его индивидуальная манера, но и литературные приемы его эпохи. Так, Рец постоянно прибегает к параллельным конструкциям, синтаксическим, ритмическим, часто построенным на антитезах: «Я предрекал волнения, стало быть, я их зачинщик; я противился действиям, породившим мятеж в Бордо, стало быть, я его виновник»; «У него <принца Конде. — Ю. Я.> достало благоразумия этого <кровавой стычки. — Ю. Я.> не допустить, мне недостало благоразумия быть ему за это признательным»; «Не помня себя от бешенства, я чуть не задушил ее за то, что она предательски меня бросила, не помня себя от ярости, она едва не проломила мне голову подсвечником за то, что я изменяю ей с мадемуазель де Шеврёз»; «Кардинал посмеялся над ними <над словами Реца. — Ю. Я.> и поступил весьма умно, но намотал их на ус и поступил весьма неглупо»; о папе Иннокентии: «он явил мне все знаки благоволения, выходящего из пределов обыкновенного, и все приметы ума, выходящего из пределов обыденного».