Мемуары белого медведя

Голос Мамы-Ии звучал пугающе, я боялась ее, хотя и осознавала, что мне ничто не угрожает.

Люди тоже могут рычать, чтобы устрашить других. Сперва они произносят слова, которые что-то значат, но в какой-то миг слова уступают место рыку, и тому, на кого рычат, остается только рычать в ответ. Размышляя на эту тему, я вдруг вспомнила, как отец бросил нас и укатил в Берлин. Шестым чувством маленького ребенка я ощутила крохотное жало в голосе матери незадолго до того, как она перешла на рык. Я заревела во весь голос, чтобы отвлечь ее. Мать стала успокаивать меня и на время забыла об отце. Он опять изрек какую-то фразу, которая подействовала на мамины нервы. Она сурово взглянула на отца и что-то ответила, ее голос изменился. Отец крикнул на мать таким тоном, словно сильнее всего ему хотелось бы опрокинуть обеденный стол.

Это воспоминание, внезапно захлестнувшее меня, вполне могло быть плодом моей фантазии. Мы с матерью никогда не говорили о моем отце. Каждое утро она рано уходила на работу. Когда я возвращалась из школы, мама уже ждала меня дома. Она была красивой женщиной, но по утрам у нее опухали глаза, а во второй половине дня обвисали щеки. Мне нередко хотелось пристальнее вглядеться в ее лицо, но она всякий раз быстро поворачивалась ко мне спиной, чтобы заняться делами по дому. На ее спине был отпечатан ядовито-яркий рисунок, напоминавший тарантула. Он следовал за движениями маминых рук, покачиваясь на гладком холодном полиэстере. Впрочем, что это я пишу о себе? «Чем гордился твой отец?» — спросила я у Тоски. «Он упоминал, что родился в той же стране, что и Кьеркегор. Он чрезвычайно гордился этим. Мать смеялась и говорила: „Как хорошо, что ты из маленькой страны. Если я начну перечислять всех великих деятелей культуры, которые были гражданами моей страны, мы до вечера не закончим — «Не очень тактично с ее стороны». — «Моя мать была умна и бесконечно любопытна. Потому-то она и уехала в эмиграцию, где написала автобиографию. А вот я не могу писать, мне непременно нужна помощь человека». — «Принимать чужую помощь — это тоже важное умение. Позволь мне написать о твоей жизни!»

Внутреннее пространство моей головы окутал плотный туман. Что-то будет дальше?..

— Что с тобой? — спросил голос, принадлежавший не Тоске и не моей матери. — Влюбилась в кого-то?

С трудом открыв глаза, я увидела перед собой мужа. На его лице мелькнула усмешка, быстро сменившаяся тревогой.

С кем крутишь-то? У тебя же работы невпроворот. Где ты находишь время на всякие амуры?

— Пока ты не наплел новых глупостей, пойдем лучше порепетируем.

— Я с тобой разговариваю, предлагаю новые идеи для номера, а ты — ноль внимания!

— Потому что я была мыслями в другом месте. В своем детстве.

— Опять? Слушай, может, прогуляться сходим?

— Хорошая идея. Нам обоим нужно проветрить голову.

Мы вышли из фургона и встретили на улице Панкова, идущего со стороны главных ворот. Вероятно, вид у нас с Маркусом был совсем загнанный, потому что Панков обратился к нам непривычно мягким тоном:

— Тоска настоящая артистка, на сцене она блистает. Я уверен, что ваш с ней номер ждет успех.

Едва Панков отошел на несколько шагов, муж зашептал мне на ухо:

— Это он над нами издевался? С какой стати нас ждет успех? Сегодня снова пойду в библиотеку. Тут, в цирке, мне ничего нового в голову не приходит. Я чувствую себя запертым, это какой-то тупик, мне здесь невыносимо тяжело. Понять не могу, как я сумел прожить всю свою жизнь в цирке.

Маркус поплелся в библиотеку, а я села перед клеткой Тоски, скрестив ноги. Ощущение заперто-сти в цирке было мне знакомым, потому что в цирке есть все, точнее говоря, все возвращается в цирк — детство, покойники, друзья. Что толку искать за воротами цирка?

Я продолжала сидеть перед Тоской, не меняя позы. Медведица явно скучала. Она улеглась на спину и стала играть с когтями на своих ногах. Я почувствовала горячее дыхание на затылке, обернулась и увидела Хонигберга.

— Ты тут одна? — спросил он, ухмыляясь.

— Вообще-то мы здесь вдвоем с Тоской. А вместе с тобой нас уже трое.

— Маркус опять убежал? Ты всегда одна. Не скучаешь?

— Не подходи слишком близко. У тебя все подошвы в грязи. Где ты так извозился?

— Там, куда ходить нельзя.

Он снова ухмыльнулся, и я мысленно поморщилась.