Мемуары белого медведя

Где же произошла та моя встреча с цирковой труппой — наяву или в моей взбудораженной лихорадкой голове? Неделей позже я случайно увидела на одной из афишных тумб города плакат. Последнее представление состоялось накануне дня, когда мне приснился этот сон. Я не рассказала матери о своем открытии. Нельзя упрекать детей в том, что они не делятся с родителями тем, что занимает их мысли и тяготит сердца. Эта скрытность есть попытка ребенка стать взрослым. Впрочем, родители тоже предпочитают обманывать детей, нежели демонстрировать им свою слабость. Когда у матери внезапно пропал нюх, она прикрывала лицо носовыми платками и говорила мне, что немного простыла. О чем думала великая природа, когда наделяла нас такими повадками?

— Ты возмущаешься, что я разговариваю с твоим псом. Но я же не с насекомым беседую. Люди и собаки относятся к отряду млекопитающих. Почему бы мне не перемолвиться словечком со своим сородичем?

Так я отвечала на упреки Карла. Когда он орал на меня, я чувствовала, как повышается температура его тела.

— Человек принципиально отличается от собаки. Собака! Что это вообще такое? Всего лишь метафора!

Карл любил слово «метафора» и употреблял его, чтобы запугать меня. Когда я рассказала ему о мечте своей жизни — работать в цирке, он ответил так:

— Цирк — не более чем метафора. А поскольку ты даже в руки не берешь правильных книг, ты считаешь реальным все, что видишь.

Он небрежно кинул мне книгу Исаака Бабеля. С тех пор я никогда больше не видела Карла. Книга долго стояла в углу моей полки и бросала на меня укоризненные взгляды. Я не ожидала, что Карл вернется ко мне, но цирк должен был вернуться.

— Можешь ждать его сколько угодно, он больше не вернется.

Когда я пришла в себя, передо мной стоял Маркус. Злорадно улыбаясь, он добавил:

— Я запер его в уборной.

Полагая, что с мужа станется посадить Хонигберга под замок, я поспешила к двери уборной. Неожиданно она распахнулась, и наружу с довольным видом вышел… нет, не Хонигберг, а Панков.

— Что? Что с тобой? — встревожился он.

— Где Хонигберг?

— Вон там!

Палец Панкова указал на двоих мужчин, которые стояли позади меня и переговаривались. Одним из них был Хонигберг.

Я знала, что нервы моего мужа вот-вот сдадут. В любую минуту он может безо всякой причины броситься на Хонигберга и убить его. Эта мысль поселилась в моей голове и не желала покидать ее. В детстве мне часто снился сон о собаке и кошке, которые пытаются прикончить друг друга. Я как могла разнимала их. Желание убить бесновалось в воздухе, подстрекало обоих зверей на смертельную битву. Я должна была остановить их как можно скорее. Мне было совсем немного лет, а моя голова уже была полна забот. Не знаю даже, на что походили бы мои тревоги, если бы я их не проговаривала.

Мой ребенок не должен видеть, как мой муж лишает кого-то жизни. Может статься, он кинется не на Хонигберга, а на меня. Может статься, в конце концов он сам станет жертвой. Мой ребенок должен и дальше оставаться у моей матери.

Если бы я поразмыслила на тему, какой смертью на самом деле умрет мой муж, я бы, вероятно, догадалась, на что будет похожа его кончина. Но, поскольку на тот момент я находилась в разгаре жизни, мне было не до раздумий. В противном случае я могла бы предсказать падение Берлинской стены и его влияние на мою жизнь. ГДР умерла, и мой муж тоже умер.

Когда я подняла голову, Панков положил на мой стол тетрадку с выцветшими листами и произнес:

— Это подарок тебе. Не надо использовать наши важные документы как писчую бумагу.

С тех пор как Советский Союз подарил нам белых медведей, Панков избегал слова «подарок». Было тем более поразительно, что этим словом он позволил мне писать. Я поблагодарила, однако продолжила использовать серую бумагу.

Ожидания девочки, грезившей о цирке, оправдались. В 1951 году по всему городу развесили афиши цирка Буша. Тогда наша жизнь была бедна красками, тогда еще не выпускали иллюстрированных журналов с цветными фотографиями. Пестрые цирковые плакаты выглядели на фоне бесцветных улиц такими яркими. Каждый раз, когда одна из афиш попадалась мне на глаза, на сцене внутри моей головы открывался занавес. Барабан и трубы давали сигнал к началу парада-алле, цилиндрический столп света воплощал обещание, и живые инопланетяне со светящейся драконьей чешуей выходили на арену. Одни могли летать без крыльев, другие разговаривали с животными. Столько волнения, аплодисментов и криков ликования не мог выдержать даже цирковой шатер. Воздух трещал треском.