Мемуары белого медведя

Телеграф вскоре закрылся, я осталась без работы и начала вместе с матерью трудиться на оружейном заводе. По воскресеньям стирала в тазу свои и ее вещи, готовила нам еду. С большой хозяйственной сумкой я ходила в город за продуктами. У всех людей, которые попадались мне на пути, были резкие складки на лицах. Если два незнакомых человека встречались на темной улице, они обменивались недоверчивыми взглядами и спешили своей дорогой. Судьба могла в любой миг сделать из любого человека убийцу или жертву. Если я видела, что на перекрестке стоит солдат, я уже тряслась, хотя это были наши войска. Впрочем, что значит «наши»? Каждый солдат готов убивать. Я желала, чтобы он застрелил не меня, а другого человека. Мне приходилось не только голодать, но и проявлять бдительность. С приходом зимы голод становился не то чтобы больше, но интенсивнее. Я почти никогда не поднимала взгляда от земли. В зеркале я видела растрескавшуюся кожу. Кожа испортилась не только у меня, но и у всех встречных на улицах, чьи глаза были воспалены, а рты безостановочно кашляли. Мать опасалась, что я по глупости проболтаюсь кому-нибудь об отце.

— Если кто-то спросит тебя о нем, говори, что он не живет с нами еще с тех пор, когда ты была младенцем, и что ты ничего о нем не помнишь.

Глаза соседей иногда говорили на языке, которого я не понимала. Я часто оборачивалась при ходьбе, будто кто-то приклеил мне на спину невидимый ярлык, и представляла себе, как меня арестовывают и ставят к стене.

— Что ты городишь чепуху? Тебя не за что сажать в тюрьму, — повторял голос матери.

В моем носу что-то перестроилось, я все время ощущала запах мертвечины, едва уловимый, но неотступный. Я не знала, мерещится он мне или нет. То, что я все еще жила, больше напоминало чудо. Однажды мать спросила меня, не состою ли я в движении Сопротивления. Для этого я была слишком аполитичной и, к сожалению, ничего не знала о движении Сопротивления.

После авианалета стены и крыши города обрушились, превратившись в груды мусора. Когда я снова смогла соображать, то помчалась в укрытие, в заводской цех, и женщина, лежавшая рядом со мной, оказалась моей матерью. По оконным рамам пробегал лунный свет, запах потной человеческой массы сгущался до предела.

Найдя обгорелую груду железа, я решила, что это труп велосипеда. Я стала собирать уцелевшие фрагменты разной техники и продавать их одной мастерской. Но даже если мне удавалось выручить немного денег, добыть хорошую еду было нелегко. Поэтому я радовалась, если могла помочь в огородных работах своим родственникам, у которых был загородный дом. Я до сих пор помню вкус той капусты и корнеплодов, особенно брюквы.

Снова заработал телеграф. Руководство хотело видеть в коллективе исключительно новые лица, так что мне отказали в найме. Я помогала маминым знакомым и получала за это кое-какие овощи. Отчищала все, что запачкалось, и пыталась раздобыть то, чего не хватало. Освобождала город от обломков.

«Почему мне так одиноко?» — спросила я Тоску. «Ты вовсе не одинока. У тебя есть я». — «Но никто даже не подозревает, что я могу беседовать с тобой. Иногда и я сама в этом сомневаюсь. Многим интересно разговаривать со мной, но не о войне, а о цирке. Все начинают с вопроса, что побудило меня связать жизнь с цирком. Я отвечаю, что в детстве и юности подрабатывала в цирке Саррасани. Когда мне исполнилось двадцать четыре, меня взяли уборщицей в цирк Буша. А вот что происходило со мной между этими двумя событиями, никому нет дела. Они отмахиваются — мол, про войну мы и так все знаем. Не то чтобы я хотела говорить о войне, совсем нет; меня беспокоит лишь то, что в моей цирковой биографии существует пробел. Со временем этот пробел может стать моей могилой». — «Рассказывай, я слушаю тебя». — «Как я могу быть уверена, что это действительно ты? Что это все мне не снится?»

Где-то залаяла собака.

— После войны богатые люди опять сделались богатыми, хотя их деньги сгорели дотла. Ты не находишь это странным?

Голос принадлежал не Тоске, а одному энергичному молодому человеку. Его пса звали Фридрихом. Пес сразу кинулся ко мне, едва я вошла в квартиру его хозяина, и лизнул мое лицо большим влажным языком.

— Классовое общество не исчезает из-за войны. Напротив, пропасть между богатыми и бедными увеличивается и в период войны, и в послевоенные годы. Поэтому нам как можно скорее нужна революция.