Мемуары белого медведя

После войны время потекло так стремительно, что я не поспевала за ним. Бывая в городе по делам и случайно поднимая голову, я изумлялась новым фасадам эпохи, которая, очевидно, началась уже давно, а я ничего не замечала. Ходили слухи, что скоро начнут продавать телевизоры. Цирк, будто остров в океане, был изолирован от этих процессов.

— Когда-то ты имела большой успех с номером, в котором выступала с ослом. Его звали Росинантом, верно я помню? Ты с ним и в Испанию ездила.

Вскоре после свадьбы Маркус несколько раз заводил со мной разговоры на эту тему. Завидуя мне, он изо всех сил пытался выведать что-нибудь о моем прошлом.

— Да, я была в Испании, но свободного нам не дали ни дня, мы ведь не туристами туда приехали. Днем репетировали, вечером давали представления.

— Но вы наверняка ели в ресторанах паэлью.

— Нет. У нас с собой был запас хлеба, маринованных огурцов и венгерской салями.

Во время гастролей по Испании я кожей ощущала обжигающий успех. Однако я не подозревала о том, что мой неприметный номер с осликом получил восторженные отзывы в прессе. Директор знал это и таил от меня. Вероятно, боялся, что я заважничаю, вместо того чтобы и дальше усердно и благодарно пахать на него.

Однажды ночью я проснулась от невыносимой духоты. Она выгнала меня на свежий воздух, я прошла через моечную площадку и увидела, что на хлипком пластиковом стуле сидит одна из акробаток, выступавших на трапеции. Вероятно, девушка тоже не могла спать в такую жару. Заметив меня, она огляделась по сторонам и махнула рукой, подзывая к себе.

— В одной из испанских газет написали: «Ее пленительные женственные формы и невинное серьезное лицо в обрамлении белокурых волос очаровали публику». Соображаешь, о ком речь?

Разумеется, я догадалась, и мои щеки запылали огнем.

— Да-да, вот именно, о тебе. Твой номер воодушевил публику страны, которая отменно разбирается в ослах. Это чудесно! Я понимаю испанский язык, моя мать была кубинкой. Ты уже слышала о латиноамериканской страсти?

Я озадаченно смотрела на нее, не понимая, к чему она клонит.

— Хочешь, научу танцевать танго? Поставишь новый номер с элементами танго, полетишь в Аргентину и будешь срывать там бурные аплодисменты.

Она положила руки на мои бедра, стала напевать мелодию танго и показывать первые шаги. Мне казалось, у меня не две ноги, а неведомо сколько. Я спотыкалась и падала на землю, путаясь в них. Я представила себя лежащей на песке, точно кролик с ободранной шкуркой. Спасительница ласково погладила меня по голове, помассировала мои бедра и живот. Жизнь вернулась в меня, но я не могла двигаться. Чей-то голос во мне произнес:

— На улице ничуть не прохладнее, чем в фургоне, но там хотя бы прилечь можно. Пойду к себе.

С этими словами я хотела убежать от своей спасительницы, однако та отвечала:

— Язык остается горячим даже на Северном полюсе.

В ту ночь я узнала, насколько толстым может быть человеческий язык.

Научившись тогда от этой акробатки, как остановить время поцелуями, я больше не вкушала подобных наслаждений в объятиях представительниц своего пола. Та латиноамериканская ночь закончилась, повторилась она только много лет спустя.

Директор цирка безуспешно искал идею для нового номера, который мог бы удовлетворить ожидания публики. Меня хотели видеть на сцене и в следующем сезоне. Решив, что пора наконец проявить инициативу, я предложила директору поставить для меня номер с хищниками.

Стоит тебе заподозрить хотя бы самый ничтожный намек на опасность, нужно сразу принимать меры. Это самое важное в работе с хищниками. Следует знать, что одной лишь смелостью результатов не добьешься. Даже если я была в превосходной форме, мне все равно приходилось то и дело прерывать репетицию, если, к примеру, леопард был в дурном расположении духа. От меня требовалось сохранять спокойствие, наполнять пустоту другими заботами и с нетерпением считать дни до премьеры. Это можно сравнить со скалолазанием во время снегопада. Тот, у кого вдруг разыграется честолюбие, сильно рискует. В таких условиях страх защищает нас от гибели. Я никогда не приближалась к хищникам, если ощущала в себе малейшие признаки страха, но спустя несколько дней простоя давление начальства начинало зашкаливать. Директор недовольно шипел на меня:

— Ты почему не работаешь? Вчера не работала, сегодня опять ничего не хочешь делать.

Мастеру, который прекрасно понимал меня, приходилось делать знак рукой директору, чтобы тот оставил нас в покое.

Однажды словно из ниоткуда появились полицейские и увели Мастера. Несколькими днями позже директор рассказал, что, оказывается, Мастер планировал эмигрировать. Тогда слово «эмиграция» звучало для меня как имя привидения. Директора волновали совсем другие вещи, нежели его подчиненных. Он в отчаянии обвел взглядом цирковых служителей, будто пытался отыскать на их лицах ответ.