Мемуары белого медведя

Морис появлялся регулярно, но иногда вместо него о Кнуте заботился какой-то неизвестный мужчина. От него пахло Морисом. Кнут не смог узнать его имя. Когда медвежонок прислушивался к ночному шуму, по его телу бежали мурашки. Большинство звериных голосов вызывало у Кнута не страх, а своего рода уважение. В каждом из них ему чудилось что-то вроде натянутого лука. Всякое животное должно уделять самое пристальное внимание собственной жизни и в полной мере пользоваться своими способностями и интеллектом, иначе ему не выжить.

Однажды Кнут имел удовольствие выслушать серию докладов доктора Совы о темноте. Говорила Сова слишком абстрактно и сухо, и тем не менее медвежонок был впечатлен мудростью существа, которое знало, как жить во тьме. Ночной визг обезьяны, над которой издеваются сородичи, дал Кнуту представление о жестокости стайных животных. Иногда медвежонок слышал и долгие рассуждения старшей мыши. То, что она пыталась сказать, можно было резюмировать в предложении, которое звучало бы примерно так: «Если твое внимание ослабнет, тебя поймают и съедят». Существовал ли такой зверь, который мог бы съесть Кнута? Медвежонок внимательно слушал, как два разъяренных кота сражались за кошку. Оба хотели вступить в половую связь с одной и той же кошкой. Почему они борются за одну? Кнут недоумевал, в чем смысл того, чтобы стремиться к совершению полового акта с какой-то конкретной особью. Он не понимал животный мир. Колючие монологи ежей потрясли его, при этом ежи не хотели обидеть Кнута, а лишь описывали собственное мировоззрение. Кнут слушал все, что достигало его ушей. Тонкие различия между отдельными голосами и соотношение этих голосов создавали уникальный цвет каждой ночи, и это казалось медвежонку чудом.

Вскоре Кнут научился отличать друг от друга мелодии, которые по вечерам вытекали из гитары. Среди них была композиция, имитирующая жужжание насекомого. Когда медвежонок слушал ее, у него чесалась спина. Было еще одно музыкальное произведение, в звуках которого Кнут слышал сталкивание льдин, а затем журчание и капанье воды. Матиас рассказал Кристиану, что фрагмент с жужжанием называется «Эль Абехорро» («Шмель»), его автором является Эмилио Пухоль, а музыку льдин, она же «Танец мельника»[4], написал Мануэль де Фалья. Кнут понятия не имел, что за танец исполняет семейство Мюллер, но ему хотелось к нему присоединиться.

Медвежонку нравились вечерние гитарные концерты, только не слишком длинные, иначе он начинал скучать и мог думать только о возвращении Матиаса обратно в комнату. Это была не просто детская потребность в товарище по играм, а настоящая пустота внутри, которая причиняла Кнуту страдания.

В завершение Матиас всегда играл какую-нибудь печальную композицию. Затем возвращался с довольным выражением лица, убирал гитару, поднимал Кнута на руки и прижимался щекой к щеке медвежонка.

— Какую грустную мелодию ты сейчас играл. Что это?

Вопрос задал Кристиан, ни с того ни с сего заглянувший в комнату Кнута однажды вечером. Матиас ничего не ответил, а лишь ухмыльнулся, точно преступник по убеждению. Печаль музыки возвращала Матиасу жизнерадостность. Эта мелодия приводила в эйфорию и Кнута, ведь она означала, что Матиас скоро вернется.

Кнут терпеть не мог одиночества. Он обхватывал лапами потрепанную мягкую игрушку, потому что рядом никого больше не было. Медвежонка раздражало, что у игрушки в голове одна вата. Она ни на что не реагировала, как бы Кнут ни провоцировал ее. Матиас на ее месте живо оттолкнул бы Кнута или сделал вид, будто подбрасывает медвежонка в воздух. Даже Кристиан, который никогда не стремился поиграть с Кнутом, демонстрировал хоть какие-то реакции на его поступки: когда Кнут стискивал его руку, Кристиан в ответ сжимал лапу медвежонка, когда Кнут кусал его ладонь, Кристиан кричал, сжимал губы и жмурил глаза. А вот эта сонная чучелка, которая никогда и ни на что не отзывалась, была скучна до слез. Для Кнута скука означала беспомощность, печаль и покинутость. Эй, размазня! Почему твое бескостное тело вечно сидит в одной позе? Почему ты не отвечаешь ни на один мой вопрос? Тебя хоть что-нибудь интересует? Нет ответа. От тебя никакого проку, тряпичная тварь!

Когда же снова появится Матиас? Этот вопрос был невыносим для Кнута, а может, проблема заключалась не в вопросе, а во времени. Как только время стало существовать, с ним нельзя было покончить самостоятельно. Для медвежонка было мучением наблюдать за тем, как медленно окно обретает яркость, которую теряло с заходом солнца. Когда терпение Кнута иссякало, он наконец слышал шаги. Дверь открывалась, появлялся Матиас. Он склонялся над ящиком, брал Кнута на руки, прижимал человеческий нос к медвежьему и здоровался:

— Доброе утро, Кнут!

То, что Кнут называл про себя временем, куда-то исчезало. С этого мгновения у него больше не было времени размышлять о времени. Он начинал обнюхивать все вокруг, с аппетитом ел, играл в разные игры. Время снова начинало существовать только после того, как Матиас покидал комнату.