Мемуары белого медведя

Кристиан двигался быстро, но, в отличие от мыши, не был проворным от природы. Он вечно торопился, делал все поспешно и шевелился крайне энергично. Терпеливостью он не отличался. Однажды во время осмотра Кнут был не в настроении и упорно цеплялся за края чаши весов. Когда Кристиан потянул Кнута за лапы, тот рефлекторно укусил его за палец. Кристиан закричал и уронил медвежонка на пол.

— Он меня укусил!

Голос Кристиана звучал выше, чем обычно.

— Сегодня наш наследный принц не в духе. Он не позволит нам делать с собой все, что вздумается, — ровным тоном произнес Матиас и погладил Кнута по голове.

Кристиан сел на стул, чего почти никогда не делал прежде. Постанывая, начал беседовать с Матиасом о том и о сем, время от времени поглядывая на Кнута. У медвежонка впервые появилась возможность внимательно рассмотреть лицо Кристиана и обдумать увиденное. Светлые волосы коротко подстрижены, каждый волосок примерно такой же длины, как щетина на щетке, которой Матиас подметает пол. Во рту Кристиана сверху и снизу белели квадратные зубы, но он никогда и ничего не ел в присутствии Кнута. Кожа чистая и гладкая, тело твердое, хоть и покрыто аппетитным тонким слоем жира. Когда он говорил, его губы горели огненно-красным. Волос вокруг его рта не было.

Кожа и волосы Матиаса выглядели сухими. Его лицо было тусклым, как будто к нему плохо приливала кровь.

Настал день, и эпоха, в течение которой в комнату Кнута входили только эти два человека, подошла к концу. Ежедневно появлялись новые лица, источавшие новые запахи пота, аромат цветов или дымный смрад. Большинство незнакомцев засыпали Кнута и Матиаса вопросами и вспышками. Матиас болезненно щурился и смотрел на фотографов со страдальческим выражением лица. Иногда он поднимал руку, чтобы защитить лицо от людей с фотоаппаратами в руках.

Матиас не был силен в ответах на вопросы, звучавшие из уст этих людей. Когда он пытался найти ответ, его губы шевелились, но звук не шел. Кристиан вставал перед камерами и поражал вопрошавших умными словами, будто хотел защитить Матиаса.

Кстати, обращаясь к Кристиану, люди произносили слово «доктор».

С каждым днем тело Кнута весило все больше, и голод рос вместе с ним. Слово, которое гордо произносил Кристиан, — «развитие», вероятно, относилось к этим изменениям.

Когда все посетители и Кристиан покидали помещение, Матиас в изнеможении садился на пол, опустив голову, и обхватывал руками колени. Кнут клал лапы на колено Матиаса и с беспокойством обнюхивал его бороду, губы, ноздри и глаза.

— Ты, никак, решил, что я подстреленная мать-медведица, которая рухнула наземь? Не волнуйся! Все нормально. Это была не пуля, а вспышка. Меня так просто не убить, — говорил Матиас и морщил лицо непонятным для медвежонка образом.

Кнут рос день ото дня, а бедняга Матиас все уменьшался. Однажды Кнута осенила мысль: а может, молоко вытекает из тела Матиаса? А может, ему приходится с мучением выдавливать из себя капли этого молока? Чем больше пил Кнут, тем меньше и суше делался Матиас.

Число посетителей увеличивалось, хотя к Кнуту допускали далеко не каждого журналиста. Иногда Матиасу становилось настолько невмочь, что он убегал в угол комнаты и стоял у стены опустив голову. Он хотел бы стать невидимым. Гости старательно записывали слова Кристиана в блокноты, украдкой посматривая на Матиаса. Под конец они подходили к застенчивому человеку и просили разрешения сфотографировать его. Почему-то СМИ было недостаточно делать снимки одного Кристиана. Матиас неохотно брал в одну руку бутылку с молоком, другой прижимал Кнута к груди и недовольно смотрел в объектив камеры. Кнут чувствовал дрожь тонких пальцев Матиаса, слышал океанские шумы в его кишечнике. Низ живота Кнута присоединялся к ним и тоже начинал рычать.

Глаза Матиаса страдали светобоязнью, он мигал уже при малейшей вспышке. Напротив, Кнута нельзя было ослепить. Даже если вспышки обстреливали их много раз подряд, мягкая темнота его зрачков оставалась неизменной.

Первый посетитель звался журналистом, второй — тоже журналистом. Неудивительно, что и третьего назвали журналистом. Кнут вскоре понял, что журналистов много, а Матиас и Кристиан уникальны.

Что все-таки означал этот таинственный ритуал фотографирования? Один из журналистов упоминал культ медведя, бытовавший у этнических меньшинств айну и саами. При словах «культ медведя» Кнут представил себе церемонию, в ходе которой люди окружают медведя и фотографируют его со вспышками, чтобы заморозить мгновение на века.

— Ты меня поражаешь, Матиас. Днем ты у Кнута, ночью ты у Кнута! На такое самопожертвование не всякий пойдет, — восхищенно качал головой Кристиан.

— А как еще я смогу поить Кнута молоком каждые пять часов, если уйду отсюда ночью? — равнодушно отзывался Матиас.

— Что по этому поводу говорит твоя жена? Моя вот угрожает мне разводом всякий раз, когда я работаю сверхурочно.