Мемуары белого медведя

Каждое утро медвежонок слышал пение и чириканье птиц, которые радовались тому, что мрак отступил, а солнце вышло на работу. Крылатые существа опасались, что не сумеют найти себе завтрак. Иногда на более слабых нападали более сильные, и слабые с пронзительными трелями улетали в небо. Кнут не видел птиц, но их щебетание было достаточно красноречивым, так что он мог вообразить, какие драмы происходят в повседневной птичьей жизни.

Некоторые дерзкие птицы время от времени заглядывали в комнату Кнута. Их всех называли птицами, но объединяло их только то, что они имели крылья. Воробей, коричневая смесь из скромности и суетливости, черный дрозд с его ненавязчивым юмором, бело-черная сорока с оперением, отливающим синим цветом, и голубь, который при каждом удобном случае повторяет: «В самом деле? Как интересно! А я и не знал». Кнут слышал бесчисленные птичьи голоса и думал, что внешний мир кишит птицами. Почему у Кнута, Матиаса и мыши нет крыльев? Будь у Кнута крылья, он полетел бы прямо к окну, чтобы выглянуть наружу.

Когда Матиас вытаскивал медвежонка из ящика, тот чувствовал себя так, будто его освободили из плена. Но медвежонок больше не желал довольствоваться этой маленькой свободой, потому что все отчетливее ощущал жизнь за пределами привычного мирка. Он хотел выбраться из комнаты.

— Наглеешь с каждым днем, — говорил Матиас, но это не было правдой.

Кнут просто не мог удерживать свои конечности на месте, потому что внешний мир дергал за них. Медвежонок начал скрести дверь, будто испугавшись чего-то. Матиас ничего не понял, стал бранить его. Кнут не хотел разговаривать о внешнем мире, ему требовалось срочно познакомиться с ним, а уж потом разочароваться в нем. А пока приходилось пользоваться методом, который помогал его душе выбираться наружу, — слушанием. Слышимый мир был настолько просторным и красочным, что видимый мир не мог затмить его. Возможно, дело было в силе музыки, о которой иногда с гордостью говорили гомо сапиенсы. Кристиан упоминал, что дома играет на пианино. Он называл это хобби.

— А если играю слишком долго, все мои домашние надевают беруши и прячутся в самый дальний угол дома. У тебя в семье как с этим? — спросил Кристиан своего коллегу с гитарой.

— Мне никогда не хотелось играть на гитаре дома. Не думаю, что мои будут возражать, но я предпочитаю играть в одиночестве. Дело не в музыке, а в удовольствии от одиночества.

Кнут едва не задохнулся при слове «семья». Это был отголосок битвы, в которой ему не одержать победу.

Медвежонок любил птичье пение и гитарную музыку, а вот звон церковных колоколов по воскресеньям терпеть не мог. Уже при первом ударе колокола он запрокидывал голову и закрывал ее лапами, чтобы защититься от звука. Затаив дыхание, он ждал последнего удара.

— Ты что, язычник? — спросил как-то Кристиан и рассмеялся, точно монета, упавшая на каменный пол. Затем добавил с серьезным видом: — Медведи! Да, точно. Тевтонцы поклонялись им наряду с волками, и Церкви приходилось бороться с ними, чтобы утвердить свое господство. И по сей день церковные колокола звонят, чтобы изгнать внутреннего медведя из наших сердец.

— Правда, что ли? — скептически хмыкнул Матиас.

— Я читал немало книг на эту тему, — рассеянно ответил Кристиан.

Его внимание уже переключилось на что-то другое. Он быстро сложил вещи и отправился домой.

По воскресеньям Матиас и Кристиан тоже приходили на работу, причем в эти дни Кристиан осматривал Кнута гораздо быстрее, чем в другие. Матиас тоже старался закончить дела к полудню. Дальше за Кнута отвечал работник, от которого приятно пахло маслом.

— Так, Морис, оставляю все на тебя и иду домой. Ты знаешь, что ближе к вечеру нужно дать Кнуту молока и уложить его спать. После этого можешь отправляться домой или куда тебе вздумается, но сюда ты должен вернуться не позднее двух часов ночи, чтобы успеть к следующему кормлению, — напоминал Матиас.

Внимая словам сменщика, Морис мечтательно (или влюбленно?) смотрел на него. Видимо, ему нравилось лицо Матиаса. Но Морис никогда не выходил из комнаты даже в перерыве между вечерним и ночным кормлениями. Если Кнут просыпался, он всегда неподалеку обнаруживал Мориса. Часто тот сидел в углу и читал книгу. Если Кнуту не спалось, Морис вынимал его из ящика и играл с ним в борьбу. Морис неспешно опускал медвежонка на пол и гладил его животик и ушки так сильно, что все тело Кнута становилось горячим.

— Так, мы устали. Перерыв. Давай я тебе почитаю. Что хочешь послушать?

Морис предлагал на выбор Оскара Уайльда, Жана Жене и Юкио Мисиму. К сожалению, Кнут не мог произнести имена авторов, но это не имело значения, потому что, какую бы книгу ни читал Морис, она превращалась в приятную колыбельную и переносила Кнута в страну сновидений.

Морис приходил все чаще, теперь он дежурил вместо Матиаса и в невоскресные дни и покидал помещение только в половине второго ночи. Когда Морис уходил домой и освобождал комнату от присутствия гомо сапиенсов, Кнут начинал слышать снаружи торжественную перекличку зверей, которые, казалось, ждали только этого момента.