Мемуары дьявола

И это ему вполне удалось; он честно признался, что только хотел проучить четырех кобелей, совершенно обалдевших от запаха миллионов и потому столь упорно идущих по следу госпожи Пейроль и ее дочери. Эжени внимательно выслушала Луицци, после чего, с заметным усилием над собой, сказала:

— Сударь… Как бы поговорить с вами минутку…

— Я к вашим услугам, сударыня, — ответил Луицци.

Однако им не удалось улучить эту минутку: компания женихов тут же обеспокоилась кратким уединением Эжени и Луицци и, несмотря на заявление барона о его выходе из игры, все скопом окружили госпожу Пейроль и вынудили Армана отступить.

Вскоре настало время расставаться; Эжени вышла из гостиной, бросив на барона долгий взгляд и подав ему таким образом надежду на свидание.

X Беспокойная ночь

Луицци вернулся в свою комнату и весьма удивился, застав там Акабилу, державшего в руках те самые сапоги, которыми он хотел порадовать барона за завтраком. После объяснения, данного ему госпожой Пейроль, Арман вообразил, что жокей явился к нему, дабы выклянчить еще стаканчик рома — обычное вознаграждение за хорошую работу.

Луицци, с любопытством разглядывая своего необычного гостя, кивнул в знак того, что согласен удовлетворить его желание, и, поскольку в комнате не было ни капли спиртного, потянулся к звонку, чтобы вызвать слугу. Но он не успел дотронуться до шнура: малаец перехватил его руку, энергично затряс головой и гортанно прорычал:

— Не, не, не!

— Почему? Ты что, не хочешь промочить горло? — Барон щелкнул себя два раза по кадыку, дабы лучше разъяснить дикарю свои намерения. — Ты же ради этого старался?

Малаец опять отрицательно замотал головой; затем он потихоньку подошел к двери, прислушался, нет ли кого за ней, и только тогда обернулся к Луицци.

Тут он начал разыгрывать не поддающуюся точному описанию пантомиму: первым делом он с изумительным совершенством изобразил прибытие адвоката на кабриолете, а потом приказчика и клерка, с трудом тащивших свои узлы и вьюки; и после каждой из этих карикатур он с презрением кривился; но вот он представил Луицци, вальяжно восседающего в берлине, запряженной четверкой отменных лошадей, галопом влетающих во двор Тайи. Далее он продолжил представление, раздувая щеки, выпячивая грудь и как бы увеличиваясь ростом, пока Луицци не понял, что дикарь принимает его за знатного вельможу; затем Акабила произнес величественным тоном, указывая пальцем на барона:

— Король! Король!

Луицци, желая досмотреть до конца это представление, кивнул, давая понять, что дикарь не ошибается. И тогда Акабила сначала бросился на колени, словно умоляя о покровительстве, а затем вскочил, встал рядом с Луицци с еще более величественным видом, как бы говоря, что когда-то был ему ровней, казалось, он указывал на что-то очень далекое; в то же время он не переставал повторять одно и то же слово:

— Король! Король!

Луицци с живым интересом следил за пантомимой и знаком предложил малайцу продолжать. Дикарь тут же забегал по комнате, указывая то на раззолоченные подсвечники, то на роскошные пуговицы на рубашке барона, то на притертую стеклянную пробку графина с отшлифованными, как у бриллианта, гранями, и сказал (ибо его жесты были так же красноречивы, как слова), что когда-то он сам обладал огромным количеством подобных предметов.

Пока барон отлично понимал все, что малаец хотел дать ему понять, и Акабила принялся рассказывать дальше. Он изобразил грозу, имитируя голосом и руками завывание ветра и раскаты грома, судно, плывущее по воле урагана, шквал, бросивший корабль на рифы, а затем человека, который из последних сил борется с разъяренными волнами и, выброшенный наконец ими на берег, теряет сознание. Луицци поначалу не мог понять толком, кого имеет в виду малаец, пока тот, изображая, как потерпевший кораблекрушение с трудом поднимается, не повторил в точности жесты и походку старого толстосума Риго. Рассказ Акабилы продолжался: вот измученный бедолага тащится по берегу, встречается с местными жителями, которые разорвали бы его на куски, если бы не некий старец, оказавший ему помощь и поселивший его в своем доме. С этого места изложение дикарем дальнейших событий стало не совсем ясным; Арман догадывался только, что речь идет об убийстве и похищенных сокровищах, но детали рассказа ускользали от него, ибо тонули в судорогах и слезах малайца. Барон собирался уже попросить его объясниться яснее, как вдруг из коридора послышался громовой голос папаши Риго, во всю мощь своих голосовых связок призывавшего Акабилу. Малаец побледнел, задрожал и хотел было уже спрятаться за портьерой, но в этот момент Риго рывком распахнул дверь и увидел его.

— Ты что здесь делаешь, обезьяна? — гневно прокричал Риго.

Жокей самым невинным образом улыбнулся и, показав на сапоги, брошенные им ранее на стул, мило произнес:

— Ром! Ром!

Господин для начала отвесил ему хорошего тумака, а затем, пинками выгоняя дикаря из комнаты, проскрежетал сквозь зубы:

— Скотина ты тупорылая, кому нужны твои сапоги на ночь глядя?