Мемуары дьявола

Одним натурам на роду написаны злодеяния, другим же — горе мыкать. Вы грешите за это на Бога, не замечая, что весь секрет того явления, которое вы называете возмутительным неравенством, изложен черным по белому на одной из страниц вашей самой почитаемой священной книги, чей смысл, впрочем, до вас никогда и не дойдет. Человеческая раса неправильно расценила Господний наказ согрешившему впервые Адаму, и все люди оказались приговоренными к искуплению этого греха; но Всевышний не хотел никого наказывать, Он справедлив, и Он всего только и сказал человечеству: «Страдай и надейся»{288}. Но в вашем обществе, в котором всем людям предназначено и сеять, и собирать жатву, сеют одни, а пожинают и почивают на лаврах другие, и точно так же все, казалось бы, люди должны иметь одинаковую долю в горе и радостях, но ваш мир устроен так, что веселье достается богатым, а тяготы и несчастья — бедным. Так что грех социальной несправедливости целиком на совести законов, вами же и придуманных, а грех человеческого неравенства — порождение вашей же морали. Бог тут ни при чем, а миссия Христа не имела другой цели, кроме как напомнить, что Бог все видит, и зачтутся страдания тех, кто с лихвой искупил свои грехи.

Вот почему так сильны духом верующие. Но Эжени к тому времени уже потеряла веру в Бога или, вернее, усомнилась в нем; она зацепилась за самый краешек обрыва над пропастью, в которой я — владыка; еще один слабенький толчок, и она оказалась бы уже в моей власти, что, впрочем, не замедлило произойти. Прежде чем рассказать тебе об этом последнем усилии зла, мне нужно дать краткое описание тех, кто окружал Эжени в Лондоне.

Богатого коммерсанта, затеявшего в английской столице строительство дома французских мод, иначе говоря — магазина, где продавалось бы все, что только может женщина пожелать, звали Легале. В Париже он владел процветающей фирмой, руководство которой он доверил на время своего отсутствия жене и дочери Сильвии. Теперь он заложил основу лондонского отделения, поручив директорство своей сестре, госпоже Бенар. Итак, имена действующих лиц определены, и я продолжу рассказ, ибо, хозяин, время-то, к сожалению, бежит быстро, ночь уже в самом разгаре, тебя поджидает очень торжественный момент, потому оставаться в неведении никак нельзя. Эта самая госпожа Бенар была вдовой дирижера одного из ваших знаменитых театров и еще до замужества водила дружбу со многими актерами и актрисами. По прибытии в Лондон она возобновила кое-какие старые связи, и вскоре в ее доме сформировалось необычное общество: несколько французских негоциантов, обосновавшихся в Англии, и случайно оказавшиеся здесь актрисы. Среди последних была и госпожа Фире, преждевременно состарившаяся от бурного образа жизни: рядом с ней Берю{289}, запродавшая собственную дочь сообществу двенадцати, показалась бы невинным агнцем. За глаза ее звали не иначе как ходячим блудом. Обеспечив госпоже Бенар сбыт продукции среди самых рьяных лондонских модниц, Фире удалось стать как бы своей в ее доме. В то время, а это было в начале тысяча восемьсот пятнадцатого года, за французскую шляпку, французское платье или шейный платок платили бешеные деньги — для британских женщин все французское было пределом мечтаний. Мужчины смотрели на моду по-своему: любовница-француженка для денди являлась первым признаком настоящей фешенебельности и оставляла далеко позади беговых рысаков и бесчисленных грумов{290}. Все вновь прибывшие из Франции девушки расхватывались по бешеной цене, и безумный спрос поднимал ее день ото дня. Госпожа Фире, услышав о прибытии госпожи Бенар со свитой юных и прекрасных девиц, поняла, что сможет урвать на этом деле хорошие комиссионные. Не прошло и месяца со дня приезда госпожи Бенар, а среди лондонских волокит только и было разговоров и споров о том, кому достанутся хорошенькие француженки: заключались пари, ставки росли. Госпожа Бенар, желая избавить от искушения как девушек, легко поддающихся соблазну, так и тех, кого такой соблазн мог бы только оскорбить, то ли из добродетельного рвения, то ли исходя из здравого смысла расчетливой коммерсантки, решительно пресекала все попытки посторонних проникнуть в примерочную, в которой она запирала работниц и куда допускались только леди.

Но вместе с леди открыто проходила и госпожа Фире, которая обещала представить Эжени лорду Стиву, увидевшему однажды миловидную француженку в Эрджил-Рум{291}. Не думай, однако, что Эжени из нужды в развлечениях или от любви к удовольствиям попала в этот пользовавшийся покровительством самых влиятельных персон театр, где играли тогда французские актеры, — пройти на спектакль можно было только по особому приглашению. Но бешенство по отношению к французским модам было настолько заразно, что даже герцогиня, которая ни за что не допустила бы присутствия в театре джентльмена сомнительного ранга, употребляла все свое влияние, чтобы пригласить торговку Бенар, лишь бы та снабжала ее последними новинками на два дня раньше, чем других.