Мемуары Эмани

Он нам фото с Горбачевым, а мы на барашка смотрим…

Однажды пригласил Курбан к себе какого-то профессора важного. Поели-попили, повел его на прогулку по своей улице, удивить хотел гостя.

– Вы знаете, в нашем селе живет потомок батьки Махно, да, того самого. Можем к нему заглянуть.

Заходят они к Ваське. Он в красном трико с синими лампасами, волосатый торс голый, жарит на газовой конфорке автомобильные свечи:

– Чего пришли? Свечи жарю на закуску, выпить принесли что-нибудь?

Профессор таращится на потомка легендарного батьки, глаз оторвать не может. Курбан говорит Ваське:

– Вот тебе тридцать рублей, купи бутылку коньяка.

Купил портвейн. Курбан давай возмущаться, а тот удивляется:

– Считать не умеешь? Вместо одной вон сколько набрал!

И началось у них застолье. На столе широкими ломтями пахучие огурцы и дольки ярко-красных помидоров. Сквозь виноградные листья солнечные зайчики пляшут на бутылках с портвейном. Профессор рот разинул, слушает потомка батьки Махно и качает головой:

– Да, это точно внук Нестора, все замашки атамана, и конь у него, и в бою подранен, и отчаянный, как дед.

Вышли втроем на улицу. Тут кто-то кричит во весь голос:

– Курбанчик, как дела? Я вот с поля еду, прополку закончил, бахча отличная уродилась.

Идет им навстречу Коля Ломакин в шляпе замызганной, резиновых сапогах и в одежде полевой. Профессор назад попятился:

– А это чей потомок? У вас друзья все с историческими корнями?

– Да, – гордо отвечает Курбан, – его предки одними из первых приехали в наши края по земельной реформе Столыпина, а другой дед был личным помощником генерала Черняева, который присоединил Туркестанский округ к царской России.

Про нынешнюю профессию Николая лукавый Курбан умолчал. Колорит важнее истины. Бахчой Николай занимался от полета до полета, был одним из самых лучших штурманов в СССР, с доказательствами – грамотами всякими, как водилось в те времена.

Впечатлительный профессор все записал, потом просился еще в гости.

* * *

Компания наша подобралась еще та. Однажды готовимся к Новому году – любимому празднику. Нас шестнадцать человек, восемь пар.

Обсуждаем меню:

– Шашлыки? Нет, холодно на улице, кто их жарить будет…

– Манты! Ой, фарш резать надо вручную, не успеем.

Все перебрали. Конечно, пельмени! Единогласно проголосовали «за».

Тридцать первого декабря лепим их, быстро и дружно вместе работаем. Хозяйка принесла раскладушку, разложили туда в ряд все пельмени, чтобы в одном месте они были. Накрыли полотенцами кухонными, а то засохнут, тесто будет жесткое.

Тут хозяин заходит, уставший такой, здоровается радостно с нами и садится. На раскладушку. Так хорошо, уверенно и плотно.

Мы заорали в голос:

– Ты куда сел?

– А куда я сел?

Он привстал, огляделся и опять сел. Пельмени сами понимаете во что превратились.

Пригорюнились женщины. Наскребли муки по сусекам, намесили теста. В оставшийся фарш накромсали зелени всякой с черемшой и объявили всем, что это секретные пельмени – новогодние!

Получилось народ удивить. Отварили, выловили шумовкой и… немая сцена. Пельмени темно-красного цвета, пузырчатые, как будто линька началась. Кто-то впопыхах блинную муку принес для теста. Что делать, подали на стол такие, какие есть. Голодные гости дружно стали орудовать вилками и приговаривать:

– Ничего, не такое ели, и эти съедим.

Потом вопль:

– А это что?

– А у меня что?

– Посмотрите, зуб поломал.

Мы сделали шестнадцать пельменей с разной начинкой: с солью, с горьким перцем и монетками. На счастье. Кому достанется, тот будет самым счастливым в наступающем Новом году.

* * *

Вспоминаю одну рождественскую ночь. Ряженые в вывернутых узбекских чапанах и тюбетейках, в тулупах и валенках бродили вдоль улиц. Правда, это был не хутор близ Диканьки, а узбекское село, очень далекое от Днепра. Ряженые гурьбой вваливались в дома и разбрасывали пшено с искрами радости:

Сеем, веем, повеваем,
С Рождеством вас поздравляем!

Заходили ряженые, конечно, в русские семьи, где праздновали Рождество, пекли пироги, запекали гусей и индюков, соблюдали все обычаи. И щедро угощали гостей.

А мы шли к Анастасии, молодой гречанке, которая гадала на кофейной гуще. В причудливых узорах, при мерцании свечи нам виделась мечта о чем-то прекрасном и несбыточном. Все трепетно ловили каждое слово гадалки и свято верили ей.

В моей чашечке она увидела верблюда – знак богатства. Потом я часто спрашивала:

– Где же ты, верблюд? Почему так долго добираешься ко мне?

Ах, сколько лет и зим прошло с тех пор! Но память не отпускает запахи и шорохи той ночи перед Рождеством. Без снега и мороза, но с ряжеными и гаданием, мы верили в чудеса. Как доверчиво мы открывали двери гостям, не боялись, а радовались с ними вместе празднику!

* * *