Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2

Вначале я отправился в Сураж, где собирался дождаться новостей из главной квартиры. Дорога от Витебска до Суража на расстоянии около двадцати верст была забита повозками, фурами и всевозможными экипажами еще больше, чем дорога от Вильны. Следуя друг за другом, и тесня друг друга, этот торопящийся поток выстроился в три колонны, не считая тех, кто шел пешком, либо ехал верхом.

Остаток дня 14(26) июля прошел в ожидании новостей о продвижении двух армий. 27 июля в два часа пополудни прибывший офицер штаба рассказал нам, что генерал Барклай выступил вперед с решением дать сражение, и с этой целью его войска в ночь с 26 на 27 июля заняли позиции, но после того, как прибыл адъютант князя Багратиона с сообщением о передвижении его армии, Барклай поменял свое решение, и чтобы осуществить соединение двух армий, решил отступать в направлении Поречья.

Несколько часов спустя я выехал из Суража по дороге на Петербург. К вечеру я переправился через Двину на лодке и по причине чрезмерной жары продолжил свой путь ночью, не предполагая, что могу встретиться с опасностью по ту сторону реки. Правда, на некотором удалении от Суража среди ночного мрака я увидел яркий огонь страшного пожара. Как я позже узнал, то горели подожженные склады соли. Но я не предполагал, что на правом берегу Двины могут находиться французы, поскольку все войска должны были располагаться по левую сторону реки.

Когда утром 28 июля я заканчивал свой завтрак в Усвятах, что в нескольких лье от Суража, сюда нагрянул гражданский губернатор Витебска, который, сменив лошадей, тотчас же отправился в дальнейший путь, посоветовав мне сделать то же самое. Без лишних вопросов я последовал его совету и в тот же день узнал, что отряд французов подошел к Усвятам и был на той самой почтовой станции два часа спустя после моего отъезда.

Я прибыл в Петербург в один день с императором, который вернулся из Москвы.

Хотя прошло всего шесть недель после моего отъезда, я увидел в столице империи много перемен. Самая разительная заключалась в том, что пропали французские приверженцы. Напротив, ненависть к тем, кто представлял эту нацию, и презрение к почитателям Наполеона росла в обществе по мере успехов вражеской армии. Успехи эти безмерно преувеличивались, так как никто не мог предположить, что огромная русская армия может оставить Витебск, а французы перейти через Двину и Днепр без решающего сражения, результат которого, как полагали, был не в пользу русских.

Воззвания императора Александра к жителям Москвы, его поездка в старую столицу и речи об опасности, в которую ввергнуто отечество, а также его неожиданное возвращение в Петербург только увеличивали беспокойство и тревогу.

Все, кто знал о богатейших ресурсах России и преданности ее народа, способного на любые жертвы ради веры, царя и отечества, не сомневались в том, что рано или поздно планы Наполеона потерпят крах, но очень многие испытывали страх и полагали, что ничто не сможет остановить французов в их продвижении на Петербург.

Эти страхи росли по мере того, как одна за другой, стали приходить подробные новости о вступлении французов в Витебск, битве под Красным, отступлении армии генерала Барклая к Смоленску, сражениях под этим городом, отсутствии согласия между командующими армиями и, наконец, о пожаре и захвате Смоленска французами 8(20) августа.

Многие петербургские вельможи стали припрятывать в надежных местах наиболее ценные вещи из своих дворцов. Из столицы выдворили всех французов и прочих подозрительных иностранцев и заставили их покинуть пределы России. Был закрыт французский театр, а народный гнев против всего французского достиг таких размеров, что если бы не предусмотрительность следившей за порядком полиции, на улице могли бы наброситься на любого, кто говорил по-французски или был заподозрен в симпатиях к Наполеону.

Среди этой растерянности и возбуждения умов были и те, кто сохранял хладнокровие и не разделял общей тревоги. Вместо того, чтобы впадать в отчаяние по поводу судьбы России, они находили повод для спокойствия даже в быстроте развивающихся событий и в дерзости Наполеона, отважившегося преступить старые границы российской империи. На его форсированные марши, которые быстро изматывали людей и лошадей, все большее удаление от границ Франции, центра оперативных действий и пополнения средств существования и возмещения потерь армии, смотрели, как на непоследовательность и тяжкую ошибку.

Лишь после решения генерала Барклая отступать к Москве и известия, что Наполеон оставил Смоленск и двинул свою армию в том же направлении, жители Петербурга перестали опасаться появления французов у ворот столицы.

Все те, кто сохранял в себе спокойствие и ясность разума были убеждены в том, что

1. Наполеон не станет делить свою армию, чтобы выступить одновременно против двух столиц империи;