Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2

Милостивый Государь, я припадаю к Вашим стопам не для того, чтобы защитить кого-то конкретно, а дабы просить пощады и амнистии для всех своих соотечественников, которые могли оказаться скомпрометированными.

Во всех обращенных к Вам прошениях несравненное сердце Вашего императорского величества всегда было на стороне несчастных. Не зная того, разве посмел бы я, Государь, обратиться к Вам с сим ходатайством?

Остаюсь с глубоким уважением и т. д. …».

10 ноября мне стало известно, что витебские чиновники, о которых я упоминал выше, заключены в Петрозаводскую крепость и что граф Маннуччи, которого также привезли под эскортом в Петербург, избежал этой участи лишь по причине плохого состояния здоровья. Он получил разрешение находиться в столице под присмотром полиции. Местом заключения для него был избран иезуитский монастырь.

Я был убежден, что ко всем заключенным будет проявлено уважительное отношение и что в скором времени они смогут вернуться в свои губернии, но сколько разговоров и домыслов вызвала их ссылка в Петрозаводск!.. Какое только печальное будущее не предсказывалось полякам!.. Каких только упреков не заслужил я из-за своей веры в милосердие Александра! Возможно, нашлись даже те, кто обвинил меня в недостатке усердия и доброй воли при защите своих соотечественников!.. Я доверился времени и событиям, которые должны были расставить все по местам и показать великодушие Александра. Что касается меня, то зная о намерениях и чувствах императора, я по-настоящему страдал, видя, как близкие мне люди попадают под преследования, от коих я пытался их уберечь. Но я совершенно не беспокоился насчет будущего, так как был уверен в обещаниях, данных мне императором относительно общей амнистии для поляков – подданных империи. И как мы это вскоре увидим, я не был обманут в своих ожиданиях.

Глава VII

Вечером 29 ноября (10 декабря) гофмаршал граф Толстой передал мне поручение императора явиться через день утром вместе с г-ном Вавжецким и князем Любецким к его превосходительству государственному секретарю Шишкову для ознакомления с манифестом, которым император предавал забвению прошлое и объявлял общее прощение всем жителям Польши – подданным России, которые могли скомпрометировать себя во время пребывания французской армии в их крае. 1 (13) декабря мы собрались у Шишкова. Он сообщил нам, что император поручил ему подготовить акт об амнистии, а также выяснить наше мнение по этому вопросу.

Я попросил г-на Шишкова передать Его Величеству выражение нашей глубокой благодарности за доверие, коим он нас удостоил, и добавил, что, не зная намерений императора относительно формы предоставления сей амнистии, мы не сможем предложить что-либо, разве что просить его милосердия и общего прощения для всех наших соотечественников.

Шишков ответил, что Его Величество имел намерение проявить великодушие во всей его полноте, но что касается его лично, то он полагает, что нельзя ставить в один ряд всех, кому предъявлены обвинения и что, возможно, следует внести какие-то изменения в подход об общем прощении и исключить из амнистии тех, кто распространял прокламации и выступал с оскорбительными для императора и российского правительства речами, поскольку, по его убеждению, на последних лежит большая вина, нежели на многих других. Он привел нам в качестве примера имена тех, на кого не следовало бы распространять действие амнистии, и среди них Яна Снядецкого – ректора Виленского университета, против которого государственный секретарь был решительно настроен.

Я поблагодарил Шишкова за то, что он предупредил нас о том, что предложение об исключениях исходит лично от него, а не от Его Величества, поскольку мы были бы очень огорчены, узнав, что император придерживается иного подхода по сравнению с нашим, то есть допускающего различные ограничения и вместе с ними лишь половинчатое прощение. Мы никогда не сомневались в чрезвычайной доброте его сердца, великодушии и благородстве.