Мемуары знатной дамы: путь от фрейлины до эмигрантки. Из потонувшего мира

Вспоминаю я также конец одного разговора между графом Фредериксом и генералом Татищевым[32] (трагическая гибель которого также описана Жильяром). Разговор этот я слышала во время своего короткого пребывания у Фредериксов в их прекрасном, теперь разрушенном имении Сиверском. Татищев приехал из Берлина, где он состоял при особе императора Вильгельма. Этот пост, бывший как бы последним следом Священного союза, начавшегося в 1815 году с целью теснее объединить династии Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов, казался аномалией в исторический момент полного изменения политического и умственного облика Европы. Осыпанный милостями императора Вильгельма, избалованный двором и городом Берлином, Татищев лично не мог жаловаться ни на что, но все немецкое надоело ему, и потому он говорил о германском императоре, о его жене и о всех лицах, с которыми ему пришлось соприкасаться, враждебным тоном и не старался скрывать этого.

Мы были за столом, когда Фредерикс, прослушав несколько его злостных анекдотов, сказал ему: «Знаете, Татищев, то, что вы сейчас делаете, неблагородно. Ваш пост имел своей целью сохранение добрых отношений между обеими монархиями. Прежде всего, это был пост посреднический. Теперь же вы делаете все, чтобы вооружить нашего государя против его кузена, и создаете у государя и у государыни враждебное отношение, которое, наоборот, вам следовало бы умерить».

«Что делать, ваше сиятельство, я всегда не любил немцев». – «В таком случае, – сказал Фредерикс, – природная порядочность должна была бы вас заставить оставить столь мало вашим симпатиям соответствующий пост!» Татищев закусил губу, но как я убедилась впоследствии, этот разговор его ни в чем не убедил.

В начале революции бедная 82-летняя графиня Фредерикс была больна воспалением легких. Банды солдат – кавалергардов того полка, которым командовал Фредерикс и для которого он каждое лето устраивал в своем замке на Сиверской вечер, на котором как офицеры, так и солдаты были так хорошо приняты, а солдаты даже получали подарки, – банды этих солдат ворвались в его дом с тем, чтобы, как они говорили, поджечь жилище этого немца-предателя, этого шпиона, продавшего Россию. Несчастную графиню, закутав наскоро в два одеяла, верный слуга перенес в квартиру госпожи Гартман, урожденной княжны Белосельской, подруги ее дочери. Но госпожа Гартман, терроризированная солдатами и своей прислугой, не могла ее принять: она лежала парализованной в постели.

Бедная [дочь графини] Эмма Фредерикс, сопровождавшая пешком свою мать, решилась, будучи сама слабой и больной, сопровождать и далее в английский госпиталь свою несомую на руках лакеем больную мать. Когда они туда прибыли, главный врач велел положить больную на постель в приемной, а сам по телефону снесся со своим послом. Сэр Джордж Бьюкенен сказал ему: «Ни в коем случае не принимайте ни графиню Фредерикс, ни кого-либо из членов ее семьи. Я не хочу иметь дело ни с кем, принадлежащим старому режиму». Но врач, высокопорядочный человек, настаивал на приеме, говоря, что графиня находится в таком тяжелом состоянии, что отказ в приеме ее и отправка обратно в 20-градусный мороз были бы равносильны убийству. Посол ответил: «Никаких объяснений – я знаю, что говорю» – и с этими словами прервал разговор.

И бедная Эмма решилась перенести свою дрожащую от холода мать к своему учителю музыки, итальянцу Капри, принявшему их с большим радушием. Оставив мать у него, Эмма тщетно искала какую-нибудь комнату для матери, но никто не хотел их принимать. Каждый их избегал, каждый делал вид, что он их не знает. Драгоценности графини находились в сейфе, у нее дома. Этот сейф был доставлен в Государственную думу, вскрыт там, освидетельствован, но никогда не возвращен владелице. Кто знает, какую политическую партию обогатили эти бриллианты и жемчуга графини Фредерикс.