Мемуары знатной дамы: путь от фрейлины до эмигрантки. Из потонувшего мира

Граф Фредерикс поручил генералу графу Ностицу доложить об этом бельгийскому послу, которому ничего по этому поводу не было известно. Видно, французский и английский послы ставили его ни во что и не передали ему о происшедшем. Оскорбленный этим небрежным отношением к нему, он тем не менее обещал графу Ностицу свое содействие. Он объяснил генералу Рикелю, что совершенно невозможно препятствовать монарху в его желании командовать армией, что нельзя обращаться с русским царем как с вассалом и что он, в случае если великий князь не откажется от своего плана, вынужден будет телеграфировать королю Альберту о немедленном отозвании им генерала Рикеля. Генерал, будучи на стороне Николая Николаевича, проявил некоторое колебание, и граф Бюссере отправился к Палеологу, после чего Рикель должен был беспрекословно исполнить желание де Бюссере. Что касается английского генерала, то говорят, что он с трудом присоединился к этому делу. Государь не простил этого поступка маркизу де ла Гишу. Под тем предлогом, что этот штаб-офицер заслуживает повышения, государь устроил так, что три месяца спустя маркиз де ла Гиш был отозван во Францию, где получил пост бригадного генерала. Его заместителем был сыгравший впоследствии большую роль в гибели адмирала Колчака генерал Жавен.

Когда бедному Фредериксу после его мытарств по лазаретам не в качестве больного, а в качестве государственного преступника, было наконец разрешено вернуться к своей семье, он нам рассказал несколько подробностей отречения Николая II от престола. Он рассказывал, что государь колебался и противился и что подпись под отречением была у него вырвана насильно грубым обращением с ним генерала Рузского, схватившего его за руку и, держа свою руку на манифесте об отречении, грубо ему повторявшего: «Подпишите, подпишите же. Разве вы не видите, что вам ничего другого не остается делать. Если вы не подпишете, я не отвечаю за вашу жизнь».

«Я попробовал вмешаться, – рассказывал Фредерикс, – но Рузский мне нагло заметил: я не с вами разговариваю. Вам больше нет здесь места, царь должен был давно окружить себя русскими людьми, а не остзейскими баронами.

Государь был подавлен и смущенно смотрел вокруг… Затем Гучков и Шульгин пожелали остаться с царем наедине. Государь сделал мне знак удалиться. Когда спустя час меня позвали, государь сказал мне нерешительным тоном и, как всегда, потупив глаза: „Эти господа требуют, чтобы мы с вами были разлучены. Они утверждают, что нам опасно быть вместе“.

„Опасно? Но для кого, ваше величество? Если это опасно для вас, то я готов немедленно вас покинуть, если же для меня, то умоляю вас разрешить мне остаться с вами“. И, объятый непосредственным, глубоким сочувствием, я схватил и поцеловал его руку. „Опасность угрожает мне“, – тихо промолвил император. „Да хранит Бог ваше величество“, – сказал я, низко кланяясь.

„Давно пора было расстаться!“ – воскликнул Рузский[35].

Мне более никогда не разрешили увидеть государя», – прибавил Фредерикс.

Во время одной из продолжительных бесед, которую я вела с Фредериксом вместе с впоследствии застреленным Безаком, бывшим постоянным посетителем несчастной семьи Фредерикса, о войне и той роли, которую сыграли в ней те и другие, он нам рассказал, что Николай II был сначала очень миролюбиво настроен, но постепенно стал поддаваться убеждениям Сухомлинова и Янушкевича в грядущей блестящей славе и победе. Николай Николаевич тоже в этом смысле склонял его к войне. Сазонов же дал решительный толчок, убедив его, что война является единственным средством спасти свою жизнь и сохранить наследнику трон.

«Когда граф Пурталес[36] пришел ко мне и со слезами на глазах просил меня еще раз попытаться уговорить государя отменить приказ о мобилизации, я направился к императрице и объяснил ей всю серьезность этого непоправимого шага. „Вы правы, – сказала она, – надо во что бы то ни стало предотвратить это страшное несчастье. Впрочем, здесь вкралось некоторое недоразумение – мобилизация объявлена не против Германии, а против Австрии. Государь говорил мне об этом несколько раз, и Вильгельм либо плохо осведомлен, либо прикидывается таковым“.