Мемуары знатной дамы: путь от фрейлины до эмигрантки. Из потонувшего мира

Однажды в карауле находился молодой полковник гвардейского Стрелкового полка, бывшего особенно любимым нашим монархом. После обеда, во время которого этот молодой человек держал себя враждебно, сухо, государь подал ему руку. Молодой полковник не принял протянутой руки.

„За что?“ – с дрожью в голосе спросил император и покраснел. „Мои воззрения, полковник, не соответствуют вашим“, – сухо ответил тот. Императрица, сжав губы, сказала государю: «Как часто я тебе говорила, что не следует подавать руки. Ты видишь, я была права“».

С этих пор Николай II перестал подавать руку офицерам. Он беседовал только с теми, кого он ранее знал и в которых не сомневался.

Комендантом в Царском Селе был уланский ротмистр Ее Ееличества полка[38] Коцебу. Когда Гучков был назначен военным министром, он взял Коцебу к себе в качестве адъютанта. Это был светский, воспитанный человек, который, как я могу засвидетельствовать, делал все от него зависящее, чтобы облегчить положение царской семьи. Он высказывал постоянно свое глубокое почтение перед императором, которого, несмотря на запрещение, он называл „ваше величество“. Коцебу был прекрасным музыкантом, принимал участие во всех наших маленьких музыкальных собраниях, устраиваемых у впоследствии подвергшейся аресту Нарышкиной. На этих собраниях всегда присутствовал государь с великими княжнами; императрица, часто болевшая, бывала редко, но иногда играла с Коцебу в четыре руки.

Коцебу часто приносил книги, конфекты, фрукты. Но Керенский, узнавший об этом, заменил его вскоре другим офицером, и несколько дней спустя бедный Коцебу был арестован и должен был за свое человеческое отношение заплатить долговременным сидением в тюрьме.

Во дворце был введен строгий режим, – продолжал граф Бенкендорф. – Наши прогулки по парку были нам разрешены на очень небольшом пространстве. Особенно тяжело было для заключенных то, что для их прогулок был назначен преимущественно двор, выходящий на улицу, так что все проходившие могли видеть царскую семью из-за решетки забора и ворот. Число любопытствующих было огромно, особенно по воскресеньям и праздникам, когда поезда привозили из Петербурга и окрестностей массу людей. Стража показывала заключенных за деньги народу. Царская семья была обречена на выслушивание часами фанатических, полных ненависти замечаний разжигаемого пропагандой плебса.

Дома заключенных ожидали другие мучения. Когда великие княжны или государыня приближались к окнам, стража позволяла себе вести себя неприлично, вызывая этим смех у своих товарищей.

Доктор Боткин обратился к князю Долгорукову с просьбой держать наготове лодку маленькой флотилии, стоявшую на большом озере в парке дворца на тот случай, если бы любившие грести наследник и его сестры захотели покататься по озеру. Но такая прогулка была ими совершена только один раз: на следующий день лодка была до того загажена и покрыта неприличными надписями, что ею нельзя было больше пользоваться. И это совершили матросы императорской яхты „Штандарт“, на которой совершала свои прогулки императорская семья, так их баловавшая.

Прошли месяцы – месяцы страха, в течение которых мы были совершенно отрезаны от внешнего мира и черпали сведения лишь из революционных правительственных листков. M-me Нарышкина, обер-гофмейстерина двора, не выдержав однообразия нашей жизни, заболела и просила разрешения уехать к себе домой лечиться, что ей и было разрешено. Ее сын, товарищ детства, а затем первый адъютант Николая II, в первые же дни революции подал в отставку, что сделали и многие другие. Большинство же бывших царедворцев разбежалось, как крысы с парохода.

Самое замечательное происшествие, которое надо отметить, был визит Керенского в Царское Село. Керенский приехал в царском поезде, окруженный блестящим штабом. Великолепный автомобиль, выписанный государем до войны из Англии, ожидал Керенского на вокзале и доставил его во дворец. Его визит имел целью убедиться лично – все ли меры приняты к воспрепятствованию побега царя и его семьи. Маленький захолустный адвокат, одевавшийся ранее фабричным рабочим и носивший кожаную куртку на плохо вымытой сорочке, был теперь одет в английскую форму, носил френч, сшитый у первоклассного портного, а на ногах сапоги желтой кожи со шпорами. Он держал себя важно, вызывающе и надменно. Прежде всего он осмотрел охрану, осмотрел залы дворца и крикнул солдатам: „Следите зорко, товарищи, следите зорко!“ Затем, повернувшись ко мне, он сказал повелительным тоном: „Скажите полковнику Романову, что я здесь и хочу его видеть“. Государь просил его войти. Керенский первым протянул ему руку. Император держался спокойно, с достоинством и ничего не выдавало состояния его духа.