Менахем Бегин. Битва за душу Израиля

Таким образом, можно сказать, что Шарон имел не только конкретные личные планы относительно хода этой войны, но и немалые возможности для их осуществления. Во всяком случае, к этому времени он был более изощренным, чем Бегин. Посол США Сэмюэль Льюис впоследствии утверждал, что Шарон дал указание разведуправлению прекратить ежедневное информирование премьер-министра, оставив, таким образом, Бегина «в полной зависимости от Шарона во всем, что касалось оперативной информации»[563]. Не все, однако, были согласны с этим. Александр Хейг сказал, что он «не замечал каких-либо явных признаков напряженности [между Бегином и Шароном]… Я слышал утверждения относительно того, что Шарон якобы не докладывал Бегину о событиях в Ливане. Мне лично трудно в это поверить»[564]. Правда, Нед Темко, один из первых биографов Бегина, полагал, что Шарон доводил до Бегина лишь то, что, по его мнению, премьер-министру следовало знать, скрывая при этом ту информацию, которую он не хотел представлять Бегину. Эту точку зрения разделял и Арье Наор, утверждавший, что если бы Бегин не считал необходимым установление сорокакилометрового рубежа, он бы не давал обещание Рейгану не пересекать эту линию; Шарон же, по мнению Наора, с самого начала намеревался продвигаться дальше.

Когда израильские танки 13 июня оказались в пригороде Восточного Бейрута, Бегин об этом не знал и потому сначала отверг утверждения Филиппа Хабиба, специального посланника США, о продвижении бронетехники. Хабиб, по всей видимости, предположил, что Бегин говорит ему неправду, и потому сорвался на крик: «Ваши танки уже в Баабде! Наш посол в Бейруте сообщает, что они движутся к президентскому дворцу!» В этот момент позвонил Шарон, и Бегин сообщил ему об утверждениях Хабиба; на это Шарон ответил как ни в чем не бывало: «Хорошо, танки мы отведем»[565].

В эту минуту Бегин должен был бы, наконец, осознать, что Шарон своевольничает — однако этого, судя по всему, не случилось. А солдатам на передовой приходилось воевать в значительно более сложных условиях, чем это планировалось с самого начала. Число потерь росло, и израильская общественность стала задаваться вопросом, не была ли операция ошибкой с самого начала. У резиденции премьер-министра начались многочисленные демонстрации протеста.

И все же Бегин продолжал поддерживать ход операции и никак не реагировал на увеличение числа жертв среди мирного арабского населения, при этом постоянно обращаясь к тематике и воспоминаниям времен Второй мировой войны и Катастрофы европейского еврейства и уподобляя Организацию освобождения Палестины нацистам. (Он ничего не говорил об опасности проникновения боевиков ООП на территорию Израиля.) Однако его аналогии становились все менее убедительными. Некогда яркая и неоспоримая риторика Бегина больше не действовала на сознание людей, уставших от войны и не видевших в ней смысла. Отец одного из погибших солдат обратился к Бегину с письмом, содержание которого стало известно всей стране: из текста письма становится ясным, какую немыслимую цену платит народ за эту войну и какая глубокая пропасть отделяет Бегина от этого народа, который еще совсем недавно проголосовал за то, чтобы он еще один срок занимал пост премьер-министра. Читая это письмо, видишь, что теперь обвинители Бегина стали говорить о еврейских традициях и о неразрывной цепи еврейской истории:

Я потомок раввинского рода, единственный сын моего отца, сиониста и социалиста, который погиб смертью героя в Варшавском гетто, я пережил Катастрофу европейского еврейства, поселился в еврейской стране, служил в израильской армии, женился и родил сына. И вот мой любимый сын погиб на развязанной вами войне. Таким образом, вы сделали то, чего не удавалось сделать ни одному из наших гонителей за века — вы оборвали цепь поколений нашего старинного рода. Наш древний, мудрый и измученный народ осудит вас и накажет вас бичами и скорпионами (Млахим 1,12:11 и Диврей ѓа-ямим 2,10:11], и пусть мои горести преследуют вас во сне и наяву, и пусть моя скорбь вечно пребудет Каиновой печатью на вашем лбу![566]

Как отмечает историк Говард Сакер, «никогда прежде войны не обсуждались с чисто еврейской — а не израильской — точки зрения»[567][568].