Менахем Бегин. Битва за душу Израиля

Однако тюрьма, при всех ее физических и духовных страданиях, стала также и местом интеллектуальной закалки в ходе казавшихся бесконечными разговоров. Бегин говорил со следователями, охранниками, переводчиками, сокамерниками. И основной темой всех этих разговоров был сионизм. Едва ли не половина книги Бегина «В белые ночи», написанной в 1951 году и посвященной этому времени, — это рассказы о «разговорах» с советскими следователями (точнее их было бы назвать «допросами»), в ходе которых Бегин страстно и решительно отрицал их утверждения, будто сионизм является антикоммунистической деятельностью. Он не соглашался и отказаться от своей принадлежности к сионизму, защищая еврейское национальное самоопределение, дело, которому он посвятил свою жизнь. «В эти бесконечные ночные часы допросов я вел дебаты относительно самых различных сторон и аспектов русской революции, о Великобритании и сионизме, о Герцле и Жаботинском, о встречах Вейцмана с Муссолини», — вспоминал он впоследствии[77]. «Порой допросы были более похожи на свободную дискуссию».

Хотя Бегин и осознавал, что ему может грозить пожизненное заключение, на допросах он вел себя бесстрашно. Как-то он даже попросил следователя внести изменение в протокол допроса: вычеркнуть слово «признался», заменив его словом «признал». То есть после четырех месяцев допросов он отнюдь не признался (а это означало бы признание вины), а скорее признал, что возглавлял деятельность Бейтара, но при этом настаивал, что в деятельности Бейтара не было абсолютно ничего преступного либо антисоветского.

После ареста и начала допросов Бегин попросил предоставить ему переводчика. Это оказался начитанный, образованный еврей, обладающий хорошими знаниями о Теодоре Герцле и сионизме, который не уклонялся от споров с Бегином. Когда переводчик сказал ему, что «сионизм — это всего лишь большая фальшивка» и что его основоположники вовсе не собирались создавать еврейское государство, Бегин был потрясен. Он просто не мог представить себе, чтобы еврей не был сионистом, и как это возможно — сомневаться в искренности сионистов и в их стремлении создать еврейское государство[78]. Переводчик, следователь и Бегин вели трехсторонние дебаты, в ходе которых Бегин защищал сионизм, а два офицера осуждали его[79]. Бегин не отступился от своих позиций.

Более того, он предложил следователю одно из своих наилучших определений сионизма и одновременно довод в его защиту. Об этом Бегин пишет в книге «В белые ночи»[80]:

Позвольте, гражданин следователь, привести пример. Вы проходите мимо дома, в котором вспыхнул пожар. Что вы делаете? Вызываете, разумеется, пожарных. Но если вы услышали голос женщины или детский плач, разве будете вы ждать пожарную команду? Разумеется, нет: вы броситесь спасать женщину или ребенка. В точности таково же наше положение. Наш дом горит в огне антисемитизма, и пламя уже подкрадывается к нашим братьям и сестрам, к нашим детям. Как могли мы ждать? Революция, положим, была пожарной командой для страдавших от антисемитизма евреев Польши, Германии или любой другой страны, но мы не могли ждать прибытия этой пожарной команды. Она может прибыть слишком поздно, как это часто бывает с настоящими пожарными командами. Мы обязаны были спасать, и это делал Герцль; это делал Жаботинский, и это делали мы все[81].

Следователь не мог знать, что метафора о человеке, спасающемся из горящего дома, — это классический пример талмудической аналогии. Для Бегина мораль раввинской традиции была не менее очевидна, чем легитимность сионистского движения. Он ни в малейшей степени не сомневался ни в справедливости своего дела, ни в его изначально еврейских корнях.

Бегин также вел ожесточенные споры с одним из соседей по камере, евреем-коммунистом Гариным[82], занимавшим в свое время пост заместителя редактора газеты «Правда». Гарин, обвиненный в троцкизме[83], настаивал на том, что сионизм был одной из форм не антикоммунизма, а антисемитизма. Как антисемитизм, так и сионизм, утверждал он, являются воплощением «расистских, националистических предрассудков»[84].