Менахем Бегин. Битва за душу Израиля

Жаботинский считал, что для выживания евреев в Палестине им необходимо наличие вооруженных сил, в результате чего силами молодежи Бейтара в подмандатной Палестине в начале 1930-х гг. была создана еврейская подпольная военная структура, известная как Эцель (полное название Иргун цваи леуми, или просто Иргун, «Национальная военная организация»).

При этом Эцель не была единственной еврейской боевой организацией, действовавшей в Палестине. Ѓагана Бен-Гуриона (та самая Ѓагана, предшественником которой был Еврейский легион Жаботинского) пользовалась значительной поддержкой в ишуве (буквально это слово означает «поселение»; так называлась еврейская община Палестины до создания Государства Израиль). Отношения между этими двумя организациями были далеки от дружественных — как вследствие стратегических различий, так и, в немалой степени, из-за политических антипатий и недоверия, которое испытывали друг к другу лидеры движений, интересы которых они представляли.

У Эцеля имелись серьезные разногласия не только с Ѓаганой Бен-Гуриона, но также и с Бейтаром Жаботинского. Эцель настаивал на немедленных контратаках против арабов, тогда как отношение Бейтара к вооруженной борьбе было не столь однозначным. В 1936 и 1937 гг. возникали конфликты между Бегином и Жаботинским относительно военной стратегии Эцеля; Жаботинский решительно настаивал на изначальном принципе ревизионистов «предупреждать мирное население заранее о вооруженных действиях» всякий раз, когда Эцель планировал такие действия, и атаковать только в качестве самообороны, тогда как Бегин говорил о необходимости упреждающих действий (впрочем, он тоже возражал против нападения на гражданских лиц).

В разногласиях между Бейтаром и Эцелем Жаботинский, как, впрочем, и Бен-Гурион, безотчетно следовал модели, общей для всех «отцов-основателей», когда созданные ими организации впоследствии начинали выступать против них. Почти неизбежной была ситуация, при которой Эцель, перенеся сформулированные Жаботинским военные принципы в палестинские условия, значительно более суровые, приступит затем к пересмотру их идеологии. Бегин, после некоторых изначальных колебаний, дал командирам Эцеля себя убедить; Жаботинский же продолжал стоять на своем.

Ситуация стала настолько тяжелой, что Бегин уехал в 1937 году из Варшавы в Галицию. Официально он взял отпуск для прохождения адвокатской практики, но многие утверждали, что в действительности ему потребовалось время, чтобы отвлечься от Жаботинского и отдохнуть от их все более резких стычек[59]. Были и такие, кто полагал, будто Жаботинский просто решил от него отделаться.

Но почему же Бегин не поехал в Палестину? Он просто заранее знал, что не получит разрешения на въезд. Английские власти распределяли ограниченное количество «сертификатов», этих заветных разрешений на иммиграцию в Палестину, через посредство Еврейского агентства, которое находилось под контролем людей Бен-Гуриона, и всем было известно, что члены Бейтара получают лишь незначительное количество этих документов. В 1937 году Бегин был арестован и пробыл несколько недель в тюрьме, после того, как возглавляемая им кампания протеста в связи с ограничениями на выдачу сертификатов приобрела особый размах; Жаботинский написал резкое стихотворение, откликаясь на самоубийство молодого человека по фамилии Плошинский, которому Еврейское агентство отказало в сертификате, поскольку он был членом Бейтара. Из мелочных политических соображений евреи продолжали удерживать других евреев в Европе, где отношение к ним становилось все более враждебным, и Жаботинского это приводило в ужас:

С того дня, как я познал чудо
Бейтара, Сиона и Синая,
Мои собраться своими руками лишили меня свободы
И преградили мне путь на родину[60]

.

В 1938 году, на Третьей международной конференции Бейтара в Варшаве, Бегин снова вступил в столкновение с Жаботинским, заявив, что эпоха политического сионизма окончилась и что сионистское движение должно теперь направить всю свою энергию на вооруженное завоевание страны[61]. Жаботинский однозначно отверг аргументацию Бегина, назвав ее «скрипом»: «Мы вынуждены терпеть скрип машин, повозок и прочих транспортных средств… Речи и аплодисменты тоже можно уподобить скрипучим дверям, от которых ни пользы, ни смысла… Все, сказанное сегодня господином Бегином — это также скрип, и мы должны принять жесткие меры, чтобы эти скрипы прекратились»[62].