Меня нашли в воронке

— Ишь как загнул… Я вот тебе что отвечу… Выбор между совестью и грехом даже после смерти есть. Когда мытарства будут — проверишь. А сейчас сам свою душу за волосы вытащи. Как этот… барон… Забыл!

— Мюнхгаузен!

— Точно! Мухгамазин… Делай, Володя Леонидыч, что должен и все дела…

Дед замолчал. А потом тихо добавил:

— Эко я сам себе ответил-то… Надо записать, чтобы не забыть!

— Марк Аврелий… — шмыгнул носом подошедший рядовой коммунистического батальона, студент-философ Лешка Прокашев. — Это Марк Аврелий сказал. Делай что должно и будь что будет.

— Чего не спишь-то, Марк Аврелий?

Тот пожал плечами:

— Выспался. Я, вообще мало сплю. У меня до войны хомячок жил. Так он по утрам рано просыпался. И скребся все время. Вот я и привык, а что?

— Да ничего… Раз проснулся… — сказал дед и вопросительно посмотрел на Леонидыча.

— Вали за дровами, тогда! Понял? — тон Леонидыча был строг, но сам он улыбался. Глазами.

— Пошли, Василич, кашу варить?

— Какую еще кашу, Леонидыч? У нас из еды только консервы. Да чай.

— Вот чай и сварим. А кашу березовую. Пора бойцов к дисциплине приучать. Чего там с нами получится — неважно. Важно, чтоб хоть одного немца каждый из нас убил. Глядишь, война чуть раньше и закончится. Хоть на полчаса, унтер-офицер!

— Тоже верно, майор. Эй, солдат!

— А? — оглянулся Прокашев. — Чего?

— Ты до плена убил немца одного?

— Не знаю… — пожал плечами философ, обдирая бересту. — Стрелял. Все стреляли. Может и попал. Может и убил. А что?

— Да ничего… — ответил ему Леонидыч, зевая. Потом потянулся и неожиданно рявкнул:

— Ррррррота! Подъем!

А потом не спеша подошел к спокойно спящим девчонкам и положил каждой цветочек на щеку:

— Барышни! Утро красит нежным светом…

— Стены древнего кре… Мля! Кто мне в сапог лягушу запихал? — немедленно заорал Еж, едва протерев глаза.

— Два наряда! — рявкнул дед.

— И что? — поинтересовался Еж. — Мне, может, наряды нравятся!

По лесу прогрохотал эхом гогот просыпающегося отряда.

А унтер-офицер Богатырев хитро ухмыльнулся и ответил:

— А кто ж спорит… Наряд первый: стираешь бабам портки!

— Не, не, не… — застеснялась Ритка. — Я ему не доверю! Он все сломает!

— Рита, у тебя есть чего ломать? — захихикал Вини.

— Похабщик!

— А чего! Я постираю! Подумаешь? — Андрей решительно пошел к девчонкам.

— Еж, иди на фиг! Уйди, поганец! — завизжала Маринка, когда Еж стал активно стаскивать с нее носки. — Щекотно!

Веселье прервал рокот самолетов, приближающийся к заимке.

— Воздух! — заорал кто-то из красноармейцев. Они моментально упали на землю и ящерицами расползлись по кустам и яминкам.

Прыгнули в сторону и дед с Леонидычем.

А вот партизаны — кто как сидел или стоял — так и остались.

Упали только после того, как две краснозвездные тени пронеслись над поляной.

— Наши… — благоговейно произнес кто-то.

— Наши-не наши, а вот идти все равно придется, — заругался дед с края поляны. — Какого рожна стояли как…

— Горцы! — подал голос Еж.

— Козлы, а не горцы! Какие, к черту, горцы?

— Матричные, епметь… — сказал Вини, отряхивая грязь с колен.

— Епметь… Слово-то какое выдумал. — Этот… Мелков, тьфу, Мальцев и ты… Молдаванин…

— Рядовой Русов!

— И Русов… По тропе вчерашней выйдете на большую землю. Посмотрите — чего там и как. Потом один назад, если все нормально с вами пойдем.

— А если…

— А если не бывает! Крррыгом! — с каждым днем дед все больше вспоминал свое унтер-офицерское прошлое. — Табачку вот возьмите…

…- Не хочу я больше! Надоело! — пробормотал Мальцев. По странному совпадению тоже звавшийся Алексеем.

— Дышать, что ли устал? — ответил ему ефрейтор Русов, перелазя через очередную ветку валежины, висящей в метре от зыбкой зелены болота. — Ползи давай!

— Не дышать, я… Жить устал!

— Ну и прыгай вон в трясину. Русалки рады будут. — Русов утер потный лоб.

— Не хочу я к русалкам! — сказал Мальцев, прислонившись грязной щекой к сучку. — Я ведь жить хочу. Чтобы домик, чтобы жена, чтобы пять кошек и больше никого.

— А я тебе что? За жену, что ли, сойду? Ползи, скотина!

— Андрюх…

— Чего?

— Я к немцам обратно хочу…

Русов замолчал. Мальцев только и видел перед собой — то стертые почти до дыр подошвы сапог, то рваные на заднице галифе. Больше ничего не видел. Не хотел.

— Ну, Андрюх…

Ефрейтор молчал.

— Ну, Андрюх, ну чего молчишь?

— Заткнись, сука!

— Чего сука-то? Там хоть кормят… А тут чего? А на прорыв пойдем? Ты чего? Ухлопают и все — прощай, родина-мать? Неее… Я жить хочу. Хватит с меня. Загребли, как барана в прошлом году. Даже не спросили.

— Немцы тоже не спросили!

— Правильно и сделали! Сейчас бы пиво с тобой баварское с тобой пили и сосиски бы ели…

— Много ты сосисок в лагере ел? Брюква да мины. Вот и все твои сосиски!

— Ну и что? Немцы в этом году войну закончат. Слышал, эти, между собой — Сталинград, Сталинград? Все, ребя, хана. Отвоевался я.

Глухой всплеск перебил их разговор:

— Млять… — сказал рядовой, грустно смотря на жижу под собой.

— Скот, ты меня достал! — Русов извернулся на стволе старой березе как смог — Чего опять?

— Я винтовку уронил…

— … - когда мат закончился, Русов пополз дальше.

— Ну, Андрюх, ну не виноват я, она сама. Я же маленький, а она вон какая большая…