Меня нашли в воронке

И постоянная долбежка по холму. Неужели там еще кто-то жив? Высотка была похожа на вулкан, извергающийся дымом и огнем. Вдруг внезапно артобстрел прекратился. Где-то за холмом, с противоположной отряду стороны, послышалось протяжное:

— А-а-а-а!

Наши! Ей-Богу, наши! — возбужденно воскликнул Паша.

Холм, внезапно, ожил. Затарахтели пулеметы, стук винтовок слился в единый треск, а со стороны партизан, ровно из-под земли, захлопали минометы.

— Вот черт… — ругнулся десантник. — Как у них там все… Организовано, твою мать. Нор понарыли. Помню мы Малое Опуево брали зимой. Так вот также. Лупишь, лупишь — все вроде — ан нет. Эти суки водой брустверы залили, что в танках сидят. Мины даже не берут.

— Потом вспомнишь… Поползли обратно.

— Погоди-ка, Василич! Может Ритку сюда? А? Она стреляет, говоришь, здорово? Может накрыть минометчиков? Видно же их отсюда… — сказал Леонидыч.

— Накрыть бы, да… Только мы в самом тылу этого холма. А значит тут-то подносчики, то связисты, то еще какая шушера должна шастать. И, ежели, мы пальбу тут откроем — немцы сразу поймут, что в тылу у них завелся кто-то. Вот и все — конец нашим странствиям. Понял? На войне у каждого своя задача должна быть. Иначе — кирдык.

— Это ты, верно, мыслишь, господин унтер-офицер, — улыбнулся Леонидыч. — тебе пехоте видней снизу, чем нам летчикам…

А на стоянке отряда их ждал сюрприз.

Партизаны валялись на травке, а в центре валялся на спине связанный ремнями немец с окровавленной головой. Перед ним стоял в немецкой каске Еж. Он приложил два пальца к верхней губе, изображая, видимо. Фюрера.

— Эй… Швайне! Их бин фюрер твой. Встать смирно! Эй! Не понимаешь, что ли? Их бин фюрер! Гитлер все равно капут. Во ист дер зайне часть? Нихт ферштеен, что ли? Идиот, блин!

— Эй! Что тут происходит?

— Товарищи отцы-командиры! — развернулся к деду и Леонидычу Еж. — И вы, товарищ рядовой десантник! Не далее чем полчаса назад, нами — лично мной и Юрой Тимофеевичем Семененко — был обнаружен гитлер в лесу. В результате проведенной операции гитлер обезврежен, а мы ждем благодарности в виде ста грамм наркомовских!

Дед подошел к немцу, внимательно посмотрел на него и сказал:

— Ну и на хрена он нам нужен?

— Ну… В хозяйстве сгодится, а чего?

— Прирезали бы по-тихому и дело с концом.

Рита подала голос:

— Может быть, нашим язык нужен? Мы бы вышли и вот, пожалуйста, плюсик в личное дело.

— А у меня ножа не было, — сказал Еж. — Я бы зарезал.

А Марина почему-то позеленела слегка.

— Д-да мы по д-делу отошли. Еж только п-рисел, а тут этот п-прется. Я его по г-голове и пригладил. П-прикладом. — сказал Юрка.

— И чего говорит? — полюбопытствовал Леонидыч.

— Ничего не говорит, — подал голос танкист. — Вернее говорит, но как-то странно.

Еж пнул по ребрам пленного:

— Ну-ка повтори свою тарабарщину?

Немец завопил:

— Du mе ikke skyde, skal du!

— Эко! — удивился дед. — Я такого языка не ведаю, а ты Леонидыч?

Тот удивленно пожал плечами и спросил немца:

— Дойчер? Ду зинд дойчер?

Тот усиленно замотал головой:

— Jeg er ikke tysk. Jeg er dansker.

— Данскер? Чего еще за данскер?

— Датчанин это, я понял. Тут в этих краях датский добровольческий корпус СС воевал. «Нордланд», кажется. — подал глосс Вини.

— Вот ни чего себе? Эй, хоккеист, тебя как сюда занесло? — спросил Еж.

— Что еще за хоккеист? — спросил младший политрук Долгих.

— А… сам не знаю Игра такая там надо шайбу по льду гонять, но датчане в нее не играют. Шведы вот играют. Финны тоже. А эти не умеют. А какая разница? Скандинав, одним словом.

— Еж, ты, все-таки, идиот… — вздохнул Кирьян Семеныч.

— Чего опять я-то?

— Да помолчи ты! Валера, доктор, ты его смотрел?

— Смотрел, ага. Жив будет. Кожу рассадили и сотрясения мозга, зрачки вон ходунами ходят.

— Жив, говоришь, будет? — дед задумчиво смотрел на датчанина.

— Ну, если и помрет — то Юра тут не причем.

— Ж-жаль.

— Вини! А ты про этих датчан, что еще знаешь?

— У них командир — русский, — сказал Винокуров.

— Что?? — удивились практически все.

— Ну, как русский… Фон… Фон Шальбург, ага.

Датчанин дернулся и, несмотря на сотрясение мозга, яростно закивал.

— Константин Федорович. Бывший русский офицер царской армии. Даже не офицер, кадет. В семнадцатом году ему одиннадцать было. Семья эмигрировала в Данию. Там в королевской Гвардии служил. В финскую войну добровольцем пошел. За финнов, конечно. А как немцы Данию оккупировали — пошел добровольцем в танковую дивизию «Викинг».

— Сука белогвардейская… — зашипел политрук. — Все они одним миром мазаны. Одним фронтом решили на страну рабочих напасть. Под корень надо гадину давить, под корень!

— Не давить тогда, а резать, — флегматично ответил дед, но глаза его загорелись недобрым огнем. — Ты, милай, знаешь ли, что значит одним миром мазаны?

— Чего? — переспросил Долгих. — Ну, типа в одном мире живут, а что?

— Того. Не мир, а миро — масло такое, в церкви им мажут. Миропомазание. А ты, милок, откель это церковные обряды знаешь? Небось, похаживал в церковь, а?

— Побойтесь Бога, Кирьян Васильевич! Чтобы я, комсомолец, да в церковь ходил…