Меня нашли в воронке

Опять хлопнуло рядом и сверху полетели ошметки грязи. Рита поколебалась и каску одела, а вслед за ней и Марина. Дед тоже взял себе стальной шлем, валявшийся у ноги в глине, и нахлобучил на голову. Что-то там мешалось. Он шлепнул по каске. По лицу и по шее потекли какие-то струйки. Кирьян Василич снял ее, посмотрел внутрь. А внутри, словно в котелке, перемолотой кашей плюхалась грязь с осколками костей, волос и мозга. Он утер лицо и в свете гаснущей уже ракеты увидел на ладони чужую кровь. Хорошо, девоньки не видят. Те сидели, спасая друг друга древним женским способом — обнявшись и уткнувшись друг другу в плечи.

Унтер взял другую каску, положив эту аккуратно на место.

— Петер!

— Чего?

— Ну шо там?

— Ничего.

— Як цэ ничого?

— Значит ничего. Сам посмотри.

Второй часовой высунулся из окопа:

— Якось дывно цэ…

— Чего?

— Чого, чого… Ни чого! Чого воны по одному мисцю бьють и бьють?

— Не знаю, я, Петер…

— Пэтро, сэло ты латышськэ! Знаешь, шо… — сказал старший сержант Слюсаренко.

— Чего? — флегматично ответил латыш Петер с революционной фамилией Райнис.

— Та ничого! Нэ дратуй мэнэ, чухонэць!

— Сам-то хохол! — пожал плечами рядовой.

— Погукай лэйтенанта. Скажы — нимци минамы жбурляють по одному й тому мисци вжэ мынут пъятнадцять. Нэхай сам идэ глянэ. Запамъятав?

— Запомнил.

— Хэй! Стий!

— Чего?

— На махры, покурыш там… Дылда нерусская…

Кирьян Василич в этот момент тоже сворачивал козью ногу, озабоченный двумя заботами — как бы не прямое попадание и как там дурак Ежов. Хотя чего он дурак-то? Немцы, наверняка, высмотрели их сразу. Под таким-то светом… Подпустили на пристрелянное место и давай лупить, сволочи.

Немцы долбили долго, с полчаса, не меньше. Но прекратили. Дед тихим голосом позвал:

— Эй, майор! Жив ли?

Из воронки, где отлеживались Леонидыч, танкист и фон Шальбург, ответили:

— Живы. Все. И целы. Олег как на невесту навалился на фрица.

— У нас тоже все ладненько. Как там ежиная шайка?

— Не знаю… Отстали они. Ну что, дернемся?

— Погоди. Подождем еще минут двадцать. Немцы все свои цейсы сейчас прозыривают.

— Тоже верно. Олег, да слезь ты с него. Придушишь ведь.

В воронке Леонидыча послышалась возня, потом кто-то застонал.

Дед встревожено спросил:

— Чего еще?

— Да ничего… Олег фону руку отдавил.

— Ерундовина… — успокоился дед. — Нам сейчас его ноги целые нужны, да башка.

— А остальное? — из темноты доносился приглушенный голос Микрюкова.

— Позвоночник еще. Как несущая конструкция… Чтобы башка его дурная в трусы не упала. А вот руки ему ни к чему. Бесполезный инструмент. И даже вредный, я бы сказал.

В этот момент разговора, заведенного более ради поддержания измученных девчонок, находившихся уже в полукоматозном состоянии от всего происходящего с ними, в небе что-то застрекотало, зашуршало, а потом мелькнула гигантская черная тень.

— Мамочки! — вздрогнула Рита.

— Это еще чего? — удивился дед.

Стрекотание внезапно оборвалось.

— Ведьмы… — подал голос Леонидыч.

— Чего? Майор, ты это… — озаботился душевным состоянием Микрюкова Кирьян Васильевич.

Из соседней воронки раздался смешок.

— Это немцы так наши ПО-2 прозвали — «Ночные ведьмы». Учебный самолетик из фанеры. Скорость — сто двадцать, максимум сто сорок километров в час. А ежели сильный встречный ветер — в воздухе зависает.

— Ночными ведьмами немцы женский авиаполк называли… А самолет — швейной машинкой, — внезапно подала голос Рита.

— Разве бабы летать умеют? — еще больше удивился дед. — Я думал только на метлах.

Месяц вдруг решил спрятаться в облаке. Дед, сразу посерьезнев, не мог этот упустить момент:

— Так, бабы… Как летаете — потом покажете. А сейчас ножками, ножками да по земельке!

Они выползли из воронки и, согнувшись в три погибели, побежали дальше, перепрыгивая и спотыкаясь об издолбленную землю.

Кирьян Васильевич бежал первый. Именно он со всей дури и влетел грудью и животом в натянутую колючку. Сначала, правда, не понял — удар, спружинило, затрещало тонким железом справа и слева и вцепилось в телогрейку.

Девки налетели в темноте прямо на него.

А с той стороны колючки кто-то закричал:

— Стой, кто идет?

— Наши! Девчат, наши!

А потом уже вдаль:

— Свои мы! Сынки! Свои! Партизаны мы!

Девчонки же старательно выпутывали когтистые крючья из телогрейки и ватных штанов деда. А по тому месту — откуда они уже выскочили опять забили минометы немцев.

— Какие еще, туды твою в качель, свои? Пароль!

— Да какой пароль, не знаем мы! Свои мы, сынок! — какая то ниточка у деда внутри готова была вот-вот лопнуть. Он, от чего-то, едва держался от радости на ногах. Колючая проволока еще помогала.

— Стрельну сейчас! — пригрозили из окопов.

— Не стреляйте! — крикнула тонким голосом Маринка. — Мы, правда, свои! Мы партизаны!

— Тю… Баба! — удивился голос. — Эй, а ну матюгом загни!

— Я не умею! — крикнула Маринка в ответ.

— Чего?

— Я! Не! Умею!

— Я умею…

Дед не стал просить затыкать уши на этот раз. Он матюгнулся так, что могли бы покраснеть листья на деревьях, если бы деревья тут были. Упомянул он непременную мать, и прочие фольклорные слова: