Меня никто не знает

Я не нашлась, что ответить. Меня морозило, сердце колотилось как бешеное, а по рукам и ногам бегали мурашки, будто я их сильно отсидела. Слезы поползли по щекам, но я сама этого почти не замечала. Мне казалось, я сейчас упаду в обморок от ужаса и тошноты. Я не понимала, что теперь мне делать со всем увиденным, и только одного хотела: отмотать время назад, и чтобы ничего этого не случилось, и я по-прежнему могла чувствовать себя с Владимиром спокойно и безопасно… Потому что куда же мне деваться?.. Как же я скажу родителям, что мы с ним расстались — ведь наши семьи так дружат!.. Как я сама буду жить: я ведь привыкла, что у меня есть парень, и еще минуту назад он был, а сейчас — нет?.. Нет, не могу его бросить — я не выдержу этих расспросов, выяснений, не выдержу полного одиночества потом… Может быть, я и правда сама виновата? Мама всегда говорит, что у меня отвратительный характер. Не надо было ему лезть под руку. Раньше же не лезла, и он ничего не говорил… Значит, если дальше сдерживаться, а про этот эпизод просто забыть, то жить будет можно…

Нас вытащил из снега какой-то проезжавший мимо джип. Через полчаса мы сидели у родственников. Владимир был как всегда очень вежливым, улыбающимся, остроумно шутил с моей мамой и обнимал меня за плечи — изумительно, но для него, кажется, ничего не изменилось. А я молчала и, помню, все время зачем-то осматривала комнату, где шло застолье, и пересчитывала сучки на деревянных панелях. Все казалось мне незнакомым, а люди — очень странными, ведь они говорили и смеялись как ни в чем не бывало…

Постепенно я, конечно, привыкла. Ведь прошло уже полгода! Тень страха сделалась почти незаметной, и я вроде бы опять спокойно ездила вдвоем с Владимиром… Ну, может быть, звонить ему стала чуть пореже, но, когда он звонил, всегда отвечала… До тех пор пока не оказалась в Липецке. Странно на меня повлияла эта поездка.

— Ва-арь, — вырывает меня из воспоминаний голос Ильи. — Ну Ва-арь. Ну ты чего встала?

Я прихожу в себя и вижу, что действительно остановилась, аккуратно прижавшись к обочине, сижу и молча тереблю в руке мобильник, а в горле у меня пересохло от частого дыхания.

— Секундочку, — говорю я родственникам почти нормальным голосом и выхожу из машины. Стоя в легкой желтой пыли обочины, я аккуратно и обстоятельно заношу номер Владимира в черный список и удаляю все СМС от него. Может быть, — и даже точно — я уже через пять минут об этом пожалею, но сейчас моя разумная часть скрылась за горизонтом, а часть неразумная если и жалеет, то только об одном: что нельзя ко всему прочему разбить об асфальт сам мобильник. Я кое-как убеждаю себя, что это уж точно будет нерационально, залезаю в Ласточку и весело говорю:

— Ну все, поехали! …Ветер какой-то появился, вы заметили? Легче дышать даже стало.

— Варьк, а у баушкиного соседа во дворе козу молнией убило, — сообщает Илья ни к селу ни к городу, причем весьма жалобным тоном.

— Чего?! — изумляюсь я. Он молча показывает влево.

Из-за поля и далекого размытого леса на нас надвигается кромешно-черная туча.

Глава 11

Вид у тучи такой неестественный и не «облачный», как будто вместо неба на горизонте поднялась гора. Склоны этой горы чуть-чуть перемещаются, и между ними просверкивают слабые молнии.

— С Ростова идет, — вздыхает тетя Лена. — Ой, как сверкает-то. А мы тут в поле…

Я снова смотрю на тучу в сомнениях. Как ни странно, гроза не относится к числу моих страхов, но, конечно, разумно было бы ее и переждать… Только где? И когда она начнется? Я говорю:

— Знаете что… поехали. Вернемся на трассу, по крайней мере. А там, если что, переждем на какой-нибудь заправке. Ведь дождь может до ночи не начаться, а времени и так уже много.

— Ладно, Варьк, ты лучше разбираешься, как скажешь, так и будет, — покорно трясет тетя Лена звенящими серьгами. Илья забился в угол сиденья и беспрерывно говорит:

— Действительно, я считаю, что грозы не будет. Потому что когда такая туча — это она, знаете, только погремит и уйдет. Мне папа рассказывал. А когда вот туча незаметная, тогда она вдруг приезжает и раз! — на полнеба разворачивается… А молнией нас ударить не может! Мы же ехать будем, она не успеет прицелиться!

Я понимаю, что он ужасно боится, и, трогаясь с места, стараюсь его успокоить:

— Да, конечно, дорога хорошая, мы сейчас так помчимся, что нас не догонят никакие молнии…

— Нельзя мчаться, — уныло говорит Илья. — Тут шестьдесят.

— Ну, я поеду восемьдесят. На двадцать километров превысить можно, не оштрафуют.

Илья вздыхает и, кажется, становится менее зеленым, а может, это просто сменяется освещение. Я действительно еду под восемьдесят, но не только для того, чтобы развлечь родственников: мне и самой хочется побыстрее добраться до шоссе. Кажется, что в плотном потоке и правда будет безопаснее…

Вокруг постепенно темнеет, к нам врываются холодные сквозняки, и мы впервые закрываем окна. В Ласточке сразу становится зловеще тихо, только кусты и редкие деревья по обочинам беззвучно гнутся от порывов ветра, как в немом кино.