Читаем Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских полностью

emettre, formuler, exprimer, traduire, concr'etiser, d'evelopper une pens'ee;

s’ab^imer, s’absorber, se plonger dans ses pens'ees;

attacher, d'etacher sa pens'ee;

etre assailli de pens'ees;

la pens'ee se porte, se reporte sur qch;

la pens'ee obs`ede, traverse l’esprit, jaillit, attriste, r'ejouit, console, r'econforte, vient `a l’esprit;

une pens'ee claire, obscure, juste, profonde, judicieuse, fine, funeste, lugubre, sacril`ege, obs'edante, abstraite, dominante, am`ere, joyeuse, affreuse, horrible, soudaine, subite, d'elicate, confuse, vague, fixe, pens'ee g'en'ereuse, engag'ee, la libre pens'ee; les grands courants de la pens'ee; d'ecouvrir le fond de ses pens'ees; chasser qn, qch de la pens'ee de qn; avoir la pens'ee 'emue pour qn; etre dans la pens'ee de faire qch; partager la (les) pens'ee(s) de qn/qch a trait `a la pens'ee de qn; etre plein de pens'ees.

В приведенной сочетаемости мы видим, прежде всего, существенное пересечение образной структуры русской мысли и французского pens'ee. Так, центральная коннотация, сопровождающая это понятие в русском языке, имеется и во французском:

1. Жидкость, водоем, и, видимо, этот образ из французского языка и заимствован (^etre plein de pens'ee, s absorber, se plonger dans la pens'ee etc).

Обнаруживаются также и другие общие коннотации, конкретизирующие pens'ee:

2. Пропасть, колодец, имеющий дно, внутренний мир человека мыслится как некое углубление внутри него, куда можно спуститься, чтобы услышать голос собственной совести, где располагаются, в частности, такие же колодцы мыслей, имеющие дно. С этим образом связан другой универсальный индоевропейский образ – зачерпывание знания, как воды из колодца.

Именно из этого внутреннего мира, частью которого во французском языковом сознании мыслится и человеческая мысль, можно прогнать кого-то (из сердца – вон), и в этом смысле на образном уровне французская мысль ассоциируется с сердцевиной человека и коннотируется как:

3. Душа (центральное отверстие в человеке, сердцевина), сердце, сосредоточие эмоционального в человеке.

Обращает на себя внимание и внутренняя структурированность французской мысли, что позволяет усмотреть у нее коннотацию:

4. Текст. Именно поэтому ее можно traduire, то есть «переводить» из одной знаковой системы в другую. Это же, с нашей точки зрения, подчеркивает и сочетаемость слова с глаголом formuler, в большей степени связанным с идеей придания формы, чем русское заимствованное «формулировать».

5. В сочетаемости французского существительного pens'ee обнаруживаются также рудиментарные черты некогда, возможно, целостного образа мысли-птицы или чего-то близкого к этому. Птица-мысль ведет себя так: La pens'ee se porte, se ra raporte, on attache (d'etache) sa pens'ee, qui peut ^etre 'emue pour qn. «Летающую мысль» мы видели у Чезаре Рипа. Мы читали также и о птице, сидящей у ног старого человека, воплощающего задумчивость, и, учитывая всю сложную мифологическую проработку именно этого образа (птицы), мы склонны видеть в этой поддающейся неоднозначной трактовке сочетаемости именно этот, а не какой-нибудь другой образ. Развитие образа, описанного у Рипа, мы находим также в сочетаемости une pens'ee soudaine, subite, и как антоним fixe, описывающей переменчивость и быстротечность французской мысли, и как особое ее качество – фиксированность.

Особый оттенок значения понятия pens'ee связан также с присутствием в нем субъективно-эмоционального компонента, дающего возможность обозначать при помощи этого слова «мнение, точку зрения» и пр. Эмоциональный компонент позволяет в ряде случаев трактовать pens'ee как эмоциональное состояние, и именно в силу этого, как нам кажется, нельзя сказать j’ai une pens'ee в значении «у меня есть одна одна мысль» (j’ai une pens'ee 'emue pour означает «с нежностью подумать о ком-то, вспомнить кого-то»).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология