Мера Любви

Не прошло и года… какое там года, много меньше, и я опять ее бросил. Повод был очень уважительный: Генрих II решил поддержать своего сына, Ричарда, пошедшего войной на Перигор. Я, как верный вассал, собрал своих людей и вернулся на континент. Весть о том, что у жены скоро будет от меня ребенок, нашла меня только некоторое время спустя в Кане, на Рождество. Сложно сказать, обрадовался ли я, должен бы, но я опять почувствовал себя виноватым, что так скоро оставил ее, оказалось, еще и в положении, и эта моя вина отравила мне радость. Тем временем, согласие в семье Плантагенетов вновь затрещало по швам, все переругались со всеми, мало того, старый король вечно ссорил своих сыновей между собой и, умышленно или нет, настраивал их против себя самого, а к тому времени немало масла в огонь подливал и Филипп Французский. В общем, при роскошном Рождественском дворе в Кане дела обернулись не менее остро, чем при начале первой баронской войны. Только теперь мне уже не за кого было прятаться, приходилось отвечать за все самому. Надо было выбирать, чью сторону принять, Старого короля или Молодого, непростая задача, они оба мои сеньоры, но воюют между собой, не я один попал в эту ловушку. Приходилось вертеться, что твой флюгер в ветреный день, каждый приспосабливался как мог, смешно мы воевали, приятель против приятеля, родственник против родственника, мы раскланивались, встретившись в бою: «Ну что, сир, не сразиться ли нам?» — «Пожалуй, отчего бы нет, сир, победитель получает коня со всем оружием». — «Идет. Берегитесь, атакую, сир!»

Признаюсь вам, Жан, когда Генрих Молодой умер от не знаю уж какой хвори и некоторые твердили, будто его постигла Божья кара, я не испытал ничего, кроме облегчения. Однако домой ехать я, опять же, не намеревался, если бы меня не разыскал гонец из Честера с известием, что моей жены нет больше среди живых, также как и моей дочери, которую Беатрис крестила Легацией в честь моей матери. Так вышло, я ни разу не видел своего ребенка. Меня не было рядом с моей бедной Беатрис, когда она потеряла нашу дочь, когда она сама умирала. Мне рассказали, что она перед смертью, уже не видя ничего вокруг, продолжала твердить мое имя. Она любила меня всем сердцем, а я не смог дать ей счастья, мне помешало сознание собственной испорченности. Между нами встали мои прегрешения, убийства и насилия, которые я совершил. Я согрешил и против Беатрис, я и ее заставил расплачиваться за свои пороки.

Граф закончил рассказ, прошел через всю комнату от окна и опустился рядом с Джованни на сундук. Джованни взял руку де Бельвара в свои, пододвинулся близко к нему и сказал тихо, почти шепотом, по очень отчетливо, выделяя каждую фразу, чтобы его слова произвели на графа должное впечатление:

— Ради вашего утешения, Гийом, я мог бы сказать: Беатрис на Небесах и давно простила вас, но вы и без меня это прекрасно знаете. Вам больно оттого, что ваше прошлое помешало вам любить ее. Вам кажется, ваши грехи и теперь не дают вам жить дальше. Что вы хотите, забыть? Это невозможно. К счастью, невозможно. Свои ошибки нельзя забывать, память о них позволит вам никогда вновь не совершать их. Раскаяние не наказание, оно благо, ибо очищает душу, как сказано в одном из ваших любимых псалмов: «ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда передо мною». Раскаяние — огонь, Божественный огонь, что сожжет в вашей душе солому заблуждений, чтобы остались лишь драгоценности Истины. Вы извлекли урок, теперь от вас зависит, пойдет ли он вам на пользу. Помните, и живите иначе.

ГЛАВА XXXVI О шпионах силфорского капитула

После этого разговора де Бельвар некоторое время боялся. Это был, как говорят, страх задним числом, граф рассказал свою жизнь, не готовясь заранее, повинуясь благоприятному моменту, и только потом понял, что его откровенность могла стоить ему дружбы Джованни.