Мера Любви

Однако на следующее утро графу все представилось совсем в ином свете, и он передумал. Он прекрасно понимал, Джованни до сих пор в его власти, не дай он ему одежды, не помоги с деньгами, не отряди ему охраны, ничего у него не выйдет. Значит, какой толк у него спрашивать, ведь и речи быть не может, чтобы позволить ему уехать, а раз де Бельвар уже решил за Джованни его судьбу, слишком низко было бы требовать у него согласия на то, чего изменить он попросту не в силах. Ведь де Бельвар не сомневался, он способен уговорить Джованни на все, что ему угодно, но тогда, коли уж Джованни согласится добровольно или хотя бы почти добровольно, получится, что и он согрешил не меньше. А на самом деле и выбора-то у него не будет. Это не просто низко, это подло. Нет, вся вина безраздельно должна была пасть на голову де Бельвара, он готов был держать ответ перед Богом и людьми, он один, рыцарь-разбойник, самодур, преступник, ни в коем случае нельзя упрашивать Джованни, нельзя дать ему возможность хоть как-то выразить свое согласие, он останется невинной жертвой, графу придется взять его силой.

Наутро в Стокепорте назначен был банный день. Еще с вечера жарко растопили оба больших камина в главной зале донжона, перегородили его ширмами, принесли большие бочки для купания, слуги сновали взад и вперед с ведрами воды. Де Бельвар нервно прохаживался, не зная чем занять себя, Арнуль и без него прекрасно распоряжался приготовлениями. Джованни тоже решил вымыться, невзирая на сомнения, пойдет ли ему это на пользу. Граф принимал ванну первым, чтобы в зале сделалось еще теплее для Джованни, мывшегося следующим.

С удовольствием и основательно отпарившись, ощущая себя чистым и вполне довольным, если только отбросить терзавшие его сомнения относительно принятого давеча преступного замысла, де Бельвар так же как и с утра, бесцельно бродил, то поднимаясь в свои покои, то вновь спускаясь в зал, где никак не мог устоять перед искушением — подсмотреть за Джованни. Его Жан, и вправду такой маленький, худенький, за время отсутствия де Бельвара сделался еще тоньше, чем прежде. Ведь он был болен, — вспомнил граф. И такой стеснительный, все время прогоняет Арнуля, вызвавшегося ему помогать. И такой милый, и хорошенький до невозможности. Де Бельвар испытывал к нему столько любви и нежности, что осуществить свой жестокий план представлялось куда сложнее, чем он думал сначала.

Пока Арнуль с женой, следующие по очереди, а потом и все остальные, кто желал вымыться, были заняты своими делами, де Бельвар и Джованни устроились вместе в столь часто занимаемой Джованни комнате, что он уже чувствовал себя в ней вполне свободно и непринужденно. Графские покои топили щедро, в спальне было жарко, для графа и его гостя принесли разных яств и вина с медом. Подвыпивший, разморенный после купания Джованни сидел на кровати подогнув ноги, де Бельвар предпочел расположиться подальше от него, в кресле напротив. Граф был охвачен крайним возбуждением, от которого ему уже было не убежать, как в прошлый раз, и разговор не клеился. Де Бельвар проговорил:

— Мы так давно не занимались, я соскучился по нашим урокам. Хорошо бы было их возобновить.

— Да, Гийом, — согласился Джованни.

Де Бельвару больше нечего было добавить, через некоторое время он опять начал:

Жаль, что мои девочки в Честере, мы тут так славно устроились, они бы нам сейчас спели, сплясали.

Да, Гийом, — вновь согласился Джованни. «Если бы я сейчас пересел к нему на постель, обнял бы его, принялся целовать, опрокинул на постель, он бы так же согласился?»

У де Бельвара дух захватило, едва он представил себе, как бы все это случилось. Джованни сидел, обхватив колени руками, рассеянный, задумчивый, граф замечал время от времени странное выражение в его глазах, словно взыскующее ответ на некий вопрос. «Только не сейчас.

Именно потому, что Жан не найдет в себе сил сопротивляться, не станет перечить, — остановил себя де Бельвар, — это должно быть насилие». Граф встал, не в силах выдерживать дольше столь близкое присутствие желанного, любимого, обожаемого и столь доверчивого его милого, маленького Жана, сказался уставшим и пожелал Джованни спокойной ночи дрожащим голосом.