Мера всех вещей

Сокр. Постой-ка, не могу ли я раскрыть свою мысль яснее. Так как у нас два предмета, то допускаю и два искусства346 одно, относящееся к душе, называю я политикою; но другого, которое касается тела, не могу тебе означить также одним именем. В нем, как в общем служении телу, я вижу две части: гимнастику и медицину. В искусстве же политическом гимнастике противополагается законодательство, а медицине – правоведение. И эти части, взятые по две, относясь к одному и тому же предмету, находятся во взаимном общении – медицина с гимнастикою, а правоведение с законодательством, хотя они и отличаются одна от другой. Но между тем как эти искусства, числом четыре, всегда служат наилучшим образом – одни телу, другие душе, – ласкательство, заметив то, не посредством знания, говорю, а по догадке, разделилось и само на четыре вида и, подделываясь под каждую из частей, представляется тем, подо что подделалось. О наилучшем оно нисколько не заботится, но всегда уловляет и обманывает безумие удовольствием до того, что кажется делом величайшей важности. Итак, под медицину подделалась кухня и выдает себя за знатока наилучших кушаний для тела; так что, если бы у детей либо у подобных детям несмышленых людей повару и врачу надлежало вступить в состязание, кто из них – врач или повар – имеет лучшее понятие о хороших и худых кушаньях, первому пришлось бы умереть с голоду. Вот что я называю ласкательством и утверждаю, что оно постыдно, Полос, – это уже для тебя говорится, ибо метит на приятное, а не наилучшее, – и такое ласкательство почитаю не искусством, а навыком, так как оно не может дать отчета в свойстве тех вещей, которые предлагает, то есть чтобы в состоянии было наименовать причину каждой. Дело же без причины я не называю делом искусства; и, если ты не соглашаешься в этом, готов доказать. Так, под медицину, как я сказал, подделывается ласкательство кухонное, а под гимнастику точно таким же образом – косметическое, занятие злодейское, обольстительное, неблагородное, низкое, обманывающее видом, прикрасами, легкостью и нарядами – одним словом, делающее то, что люди, заимствуя чужую красоту, не радеют о красоте, доставляемой гимнастикой. Чтобы не говорить много, употреблю выражение геометров – может быть, наконец, поймешь. Как ласкательство косметическое относится к гимнастике, так кухонное – к медицине; или лучше: как ласкательство косметическое относится к гимнастике, так софистическое – к законодательству, и как ласкательство кухонное относится к медицине, так риторское – к правоведению. Таково-то, говорю я, естественное между ними различие. Поколику же дело софистическое и риторское близки одно к другому, то софисты и риторы, занимаясь в то же время теми же предметами, смешиваются и, как сами не знают, что из себя делать, так и другие – чем их почитать347. Да что еще? Если бы душа не господствовала над телом, но последнее управлялось бы само собой, если бы она не созерцала и не различала дела кухонного и медицины, но судьей было бы тело и взвешивало бы их тем, что нравится ему самому; то выражение Анаксагора, любезный Полос – ты ведь опытен в таких вещах, – получило бы обширнейшее значение: все смешалось бы в одно, и предметы медицины, здравия и кухонного дела не были бы различаемы348. Теперь ты слышал, чем я называю риторику: она – то же в душе, что дело кухонное – в теле. Может быть, я поступил нелепо, что тебе не позволил говорить длинных речей, а сам произнес целое рассуждение, но меня надобно извинить, потому что кратких моих слов ты не понимал и не знал, что тебе делать с моими ответами – следовательно, имел нужду в объяснении. Так-то, если и я не в состоянии буду понять твой ответ, ты распространи свою речь, а когда в состоянии – предоставь мне понимать его. Это совершенно справедливо. Теперь делай с моим ответом, что можешь сделать.

Пол. Что это говоришь ты? Риторика кажется тебе ласкательством?

Сокр. Частью ласкательства, сказал я. Так молод, Полос, а не помнишь. Что же будешь делать после, (дожив до старости)?

Пол. Неужели тебе представляется, что в городах хорошие риторы349, как ласкатели, считаются людьми презренными?

Сокр. Это вопрос? Или начало какой-нибудь речи?

Пол. Вопрос.

Сокр. Я думаю, они и не считаются.

Пол. Как не считаются? Разве в городах не велика их сила?

Сокр. Нет, если только иметь силу, по твоему мнению, есть нечто хорошее для сильного.

Пол. Да, это и есть мое мнение.

Сокр. Так риторы в числе жителей города, мне кажется, весьма мало значат.

Пол. Что ты? Разве они, подобно тиранам, и не умерщвляют, кого хотят, и не отнимают имущества, и не изгоняют из городов, кого покажется?

Сокр. Клянусь собакою, Полос, что я недоумеваю, сам ли ты говоришь, говоря о чем-нибудь, и свою ли мысль высказываешь или спрашиваешь меня.

Пол. Да, я спрашиваю тебя.

Сокр. Положим, друг мой. Так ты даешь мне два вопроса.

Пол. Как два?