Мера всех вещей

Пол. Как? Разве для узнания этого нужно знакомиться? Разве иначе, сам собой, ты не знаешь, что он счастлив?

Сокр. Клянусь Зевсом, что нет.

Пол. Так явно, Сократ, что ты откажешься от знания даже о счастье великого царя.

Сокр. Да, и справедливо откажусь, потому что не знаю ни воспитания его, ни правосудия.

Пол. Что ты? Разве в этом-то все счастье?

Сокр. Что касается до моего мнения, Полос, то я говорю, что человек прекрасный и добрый (то же и о женщине) счастлив, а несправедливый и злой несчастлив.

Пол. Следовательно, Архелай, по твоему мнению, несчастен?

Сокр. Если только он несправедлив, друг мой.

Пол. Да как же не несправедлив! Ведь ему нисколько не принадлежит нынешняя его власть, потому что он родился от женщины, бывшей рабой Алкета, брата Пердиккина, и, по всей справедливости, находился в числе Алкетовых рабов. Если бы он захотел поступить справедливо, то рабствовал бы Алкету и, по крайней мере, по твоему образу мыслей, был бы счастлив; а теперь, совершив величайшие несправедливости, стал удивительно как несчастен. Во-первых, пригласив к себе этого самого господина и дядю, как бы желал сдать ему власть, которую отнял у него Пердикка; Архелай угостил его, напоил вместе с сыном Александром, двоюродным своим братом и ровесником и, положив их на телегу, ночью вывез из дворца, потом удавил и скрыл обоих. Совершив такое преступление, он сам не заметил, что сделался человеком несчастнейшим и не раскаялся, но немного спустя подобным образом поступил и с родным своим братом, сыном Пердикки, почти семилетним мальчиком, которому власть принадлежала по всей справедливости. Он не захотел, как следовало, вверить и сдать ему эту власть и быть счастливым, но задушил его и бросил в колодезь, а матери Клеопатре сказал, что сын ее гнался за гусем да упал туда и умер. За то-то, видно, что им наделано в Македонии столько величайших несправедливостей, он теперь не самый счастливый, а самый несчастный человек из всех македонян; так что иные афиняне, начиная с тебя, может быть, скорее согласились бы сделаться каким-нибудь другим македонянином, чем Архелаем.

Сокр. Еще в начале исследования я хвалил тебя, Полос, и говорил, что, по моему мнению, ты хорошо научен риторике, только пренебрег диалектикою. Это ли у тебя то рассуждение, которым мог бы опровергнуть меня и ребенок, и которым, как ты думаешь, опровергнуто настоящее мое мнение, что причиняющий обиду несчастлив? Совсем нет, добряк, ведь я не соглашаюсь ни на одну сказанную тобой мысль.

Пол. Потому что не хочешь, хотя тебе действительно кажется то же, что мне.

Сокр. Ты надеешься, счастливец, опровергнуть меня риторически, подобно тем, которые считают себя опровергателями в судах. Там одни, по-видимому, опровергают других, когда, для подтверждения своих положений, представляют многих и достоверных свидетелей; между тем как говорящий противное – кого-нибудь одного, либо вовсе не представляет. Но такое опровержение в отношении к истине ничего не значит, потому что многие показные свидетели иногда могут о ком-нибудь свидетельствовать ложно. Вот и настоящие твои слова, пожалуй, подтвердят почти все афиняне и иностранцы. Если хочешь выставить против меня свидетелей и доказать, что я говорю несправедливо, будут тебе свидетельствовать, когда угодно, Никиас, сын Никирата356, и его братья, которых треножники наконец поставлены в храме Диониса; будет, когда угодно, Аристократ, сын Скеллия357, сделавший также прекрасное приношение храму Пифийскому; будет, когда угодно, весь дом Перикла и всякое другое семейство, какое вздумалось бы тебе выбрать здесь. Но я один не соглашаюсь с тобой, потому что ты не доказываешь мне, а устраняешь меня от сущности358 и истины представлением множества лжесвидетелей. Кажется, и мне не определить ничего дельного о предмете нашего рассуждения, если я не представлю в свидетели и не заставлю согласиться со своим положением одного тебя; да и ты не достигнешь этого, пока не примешь свидетельства только моего, а прочих свидетелей не оставишь в покое. Бывает, конечно, и такой образ опровержения, какой разумеешь ты и многие другие; но бывает и иной, какой понимаю я. Сравним же их и рассмотрим, чем они различаются между собой. Ведь предметы нашего спора немаловажны: они – именно то, что знать прекрасно, а не знать постыдно, потому что главное здесь – знать или не знать, кто счастлив и кто нет. В настоящем нашем рассуждении первое место занимает твое положение, что человек несправедливый и наносящий обиды может быть счастлив, если только Архелай, по твоему мнению, точно несправедлив, и однако ж счастлив. Так ли должны мы понимать твою мысль?

Пол. Конечно.

Сокр. Но я говорю, что это невозможно, – и вот предмет нашего спора. Хорошо. Человек именно несправедливый будет ли счастлив, если он подлежит суду и наказанию?

Пол. Всего менее; так-то он был бы самым несчастным.

Сокр. Следовательно, по твоему мнению, счастлив он, когда не подлежит суду и наказанию?

Пол. Да.