Мера всех вещей

Сокр. Я, с немногими, думаю, афинянами – чтоб не сказать, один из нынешних афинян – берусь за истинно политическое искусство и совершенно политические дела. А так как всегда высказываемые мной мысли высказываются не в угождение и не для удовольствия, а для цели наилучшей – ибо я не хочу делать то, что ты советуешь, делать этот высокопарный вздор, – то в суде мне и нечего будет отвечать. Придется говорить то же, что сказал я Полосу418: надо мной произведен будет суд, как, по обвинению повара, дети производили бы суд над врачом. Смотри сам, что мог бы сказать в свое оправдание такой человек, взятый по такому делу, то есть если бы кто-нибудь обвинял его и говорил: «Дети! Этот и вам самим наделал много зла, и портит юнейших между вами; он и режет, и жжет, и иссушает, и душит, – не знаешь, что делать, – дает самые горькие напитки, принуждает алкать и жаждать, тогда как я услаждаю вас многими и различными удовольствиями». Опутанный таким обвинением, что, по твоему мнению, может сказать врач? Положим, скажет он правду: все это делал я, дети, для вашего здоровья; сколько, думаешь, крику поднимут такие судьи! Немного ли?

Калл. Может быть; да и ведомо.

Сокр. И как тебе кажется, не будет ли он в величайшем затруднении, что ему делать?

Калл. Конечно.

Сокр. Такое именно состояние достанется, знаю, испытать и мне, когда войду в судилище. Ведь я не могу исчислить там доставленных им удовольствий, которые они называют благодеяниями и пользами, да и не завидую ни тем, кто доставляет их, ни тем, кому они доставляются. И если скажут, что я порчу иногда младших, приводя их в недоумение, иногда старших, заставляя их частно и всенародно произносить горькое слово, то мне не вымолвить ни истины, что все это говорю я справедливо и поступаю так именно для вас, судьи, – ни чего-либо другого, но, может быть, придется терпеть, что бы ни случилось.

Калл. И тебе кажется, Сократ, что такое состояние человека в городе, такое бессилие его помочь самому себе, есть дело хорошее?

Сокр. Да, если только в нем имеется то, Калликл, на что ты многократно соглашался, – то есть если он помог себе тем, что и не говорил, и не делал ничего несправедливого как в отношении к людям, так и в отношении к богам. Ведь подобная помощь уже много раз признана нами за превосходнейшую. Итак, когда бы доказали мне, что такой помощи я не могу подать ни себе, ни другому, то, обличенный и пред многими, и пред немногими, и глаз на глаз, я стыдился бы и, случись, что через это бессилие надлежало бы умереть, – мне было бы досадно. Но если необходимость велит подвергнуться смерти по недостатку льстивой риторики, то знаю: увидишь, что смерть я перенесу равнодушно, ибо кто не вовсе безрассуден и малодушен, тот самой смерти не боится, а боится несправедливости. Ведь только душе, преисполненной многими неправдами, идти в преисподнюю есть крайнее из всех зол. А что это так, хочешь ли, передам тебе сказание?

Калл. Да, если другое-то кончил, кончи и это.