Мера всех вещей

Калл. А разве ты не можешь говорить, если тебе не отвечают?

Сокр. Походит-таки; теперь же протянул такую длинную речь именно потому, что не хочешь отвечать. Но скажи, ради покровителя дружбы, добрый человек, не кажется ли тебе несообразным говорить, что такого-то сделали мы добрым, и потом порицать его за то, что, быв через нас и будучи добр, он является злым?

Калл. Мне кажется.

Сокр. А не слышишь ли, что так говорят люди, по словам их, наставляющие других в добродетели?

Калл. Слышу. Но зачем упоминать о людях ничтожных415?

Сокр. Зачем же сам упоминаешь о тех, которые, говоря, что начальствуют над городом и заботятся, как бы быть ему наилучшим, при случае снова обвиняют его, как общество негоднейшее? Последние разве, думаешь, отличаются от первых? Софист и ритор – одно и то же, почтеннейший, по крайней мере нечто близкое и сходное, как я говорил Полосу. А ты, по незнанию, первое, то есть риторику, почитаешь чем-то прекрасным, а другое порицаешь. На самом деле софистика даже лучше риторики, как законоположница лучше судебицы, гимнастика лучше медицины. Для одних ораторов и софистов я и считал непозволительным порицать граждан за то, чему сами учат их, то есть что в отношении к своим учителям они – зло. Иначе на этом же основании им следовало бы порицать и самих себя, что они нисколько не принесли пользы тем, для кого обещались быть полезными. Не так ли?

Калл. Конечно.

Сокр. Им-то одним, по-видимому, и свойственно было благодетельствовать без награды, если они говорили правду, ибо облагодетельствованный как-нибудь иначе, например, получивший от педотрива способность скоро ходить, может быть, имел бы еще возможность лишить его благодарности, когда бы педотрив, преподав ему это искусство и сошедшись с ним в цене, получил деньги не в ту самую минуту, когда преподал416, потому что люди поступают несправедливо, думаю, не медленностью, а несправедливостью. Не правда ли?

Калл. Да.

Сокр. Итак, кто уничтожает это самое – несправедливость, тому нечего бояться, как бы не поступили с ним несправедливо; лишь бы только свое благодеяние делал он наверное, если кто-нибудь поистине может делать людей добрыми. Не так ли?

Калл. Согласен.

Сокр. Поэтому-то, видно, за деньги подавать какие-либо другие советы, например, касательно домостроительства и подобных искусств, нисколько не постыдно.

Калл. Да, видно.

Сокр. А касательно этого-то дела, то есть каким бы образом быть человеком наилучшим и превосходно управлять своим домом или городом, признано за постыдное не советовать, если не дают денег. Не правда ли?

Калл. Да.

Сокр. Ведь явно, что по этой-то причине упомянутое благодеяние само возбуждает в облагодетельствованном желание заплатить за него; так что сделавший добро – если за свое благодеяние вознаграждается, – это уже хороший знак, а когда не вознаграждается – нехороший. Так ли бывает?

Калл. Так.

Сокр. Определи же мне: к какой гражданской службе приглашаешь меня? К той ли, в которой я, как бы врач, должен бороться с афинянами, чтобы они были людьми наилучшими, или к той, в которой надобно прислуживаться и говорить им угодное? Скажи мне правду, Калликл. Ведь если уж ты начал говорить со мной откровенно, то, по справедливости, обязан наконец высказать, что думаешь. Скажи же дельно и искренно.

Калл. Изволь, говорю, что к той, в которой надобно прислуживаться.

Сокр. Стало быть, ты приглашаешь меня к ласкательству, благороднейший человек?

Калл. Когда тебе нравится, Сократ, такого человека называть мидянином417, – пускай. Но если этого-то не будешь делать?

Сокр. Не говори, что говорил уже многократно, то есть меня убьет всякий, кто захочет, – чтобы и я опять не сказал: злой – доброго; или: у меня отнимут имущество – чтобы и мне снова не пришлось сказать: отнявший не найдет, что делать с отнятым, и, как несправедливо у меня отнял, так несправедливо будет и пользоваться полученным, а если несправедливо, то и постыдно, если постыдно, то и дурно.

Калл. Как ты уверен, Сократ, кажется мне, что ничего такого не случится, будто живешь далеко и не можешь быть приведен в суд, положим, каким-нибудь злонамеренным и дурным человеком!

Сокр. Стало быть, я в самом деле глуп, Калликл, если не думаю, что в этом городе могут быть случайности, которые кто-нибудь испытывает. По крайней мере, мне известно то, что, когда я пойду в суд, подвергаясь которой-либо из упомянутых тобой опасностей, вводящий меня будет человек злой, потому что ни один добрый не захочет ввести невинного. Да и не было бы ничего странного, если бы я должен был умереть. Хочешь ли, скажу тебе, почему ожидаю этого?

Калл. И очень.