Мэри Джейн

Пока мама и ее подруги сидели на веранде и пили ледяной чай и лимонад, я смотрела на огромное зеленое поле и наблюдала, как мужчины играют в гольф. Я приходила в этот клуб всю свою жизнь, но еще никогда не видела его таким, каким увидела сегодня. То, что в прошлом казалось нормальным, внезапно стало неестественно тихим, приглушенным, сдержанным. Как будто все мы были актерами в бесконечно долгой пьесе, в которой не наблюдалось мало-мальски внятного драматического конфликта. Официантами и официантками, барменами и поломойками в «Элкридже» работали чернокожие мужчины и женщины. Я видела и знала многих из них с тех пор, как ходила пешком под стол. Но только в этот день, проведенный здесь с мамой, я смогла увидеть себя, ее и ее подруг теми глазами, какими их могли видеть сотрудники клуба. Что они думали обо всех этих тихих белых людях? Что они думали о платьях и брюках в пастельных тонах, и о прическах, намертво зафиксированных лаками для волос и повязками? Что они думали о работе в таком месте, которое не принимало их в качестве своих членов?

В школе мы проходили движение за гражданские права. В меня вселяло надежду, что повсюду вокруг нас происходили большие перемены. Но, сидя в тот день в «Элкридже», я чувствовала себя застывшей во вневременном пузыре снобизма и сегрегации.

Вечером за ужином мама рассказала отцу, что Коуны исповедовали разные религии.

– Хм. – Папа отрезал от стейка кусок толщиной с большой палец. – И как ему играть в гольф?

– Как ему играть в гольф? – переспросила я, недоумевая, какое отношение к теме разговора имел гольф.

– Еврейские клубы не примут его из-за жены. А обычные клубы не примут еврея.

Видимо, я слишком долго тянула с ответом, потому что мама сказала:

– К тебе обращается твой отец, Мэри Джейн.

– Думаю, доктор Коун вообще не играет в гольф, – ответила я наконец. За все те разы, когда я наводила порядок или что-то искала в доме Коунов, я ни разу не натыкалась на клюшки для гольфа. Так что это не было прямой ложью, даже если я и пыталась уйти от ответа.

Папа пожал плечами. Пожевал. Посмотрел на свой стейк. Я впихнула в себя еще одну вилку лазаньи.

– В воскресенье мы будем молиться за миссис Коун. – Мама срезала жировую прослойку со своего стейка. Та лежала на ее тарелке как толстый белесый червяк.

– Почему все работники клуба чернокожие? – спросила я, не отрывая глаз от своей лазаньи.

Мамина голова развернулась в мою сторону со скоростью пули.

– Что это за вопросы?

– Они хорошо делают свою работу. – Папа отправил в рот еще кусок стейка.

– Я просто… Вам не кажется странным, что чернокожим людям разрешено здесь работать, но не разрешено вступать в клуб? Почему белые здесь не работают?

Мама отложила нож и вилку и сложила ладони на столе.

– Ты уверена, что такие разговоры уместны на семейном ужине?

Папа распилил стейк ножом, оставив посередине кровавый срез.

– Тед белый.

– Он твой кедди[24].

– Все так, – согласился папа, продолжая жевать.

Мама взяла приборы и принялась за удаление еще одного жирового червяка.

– Не думаю, что этот разговор уместен на семейном ужине.

– Почему твой кэдди не чернокожий? Почему бармен чернокожий, а твой кэдди – нет?

Мама снова отложила приборы.

– Мэри Джейн! Что на тебя нашло?

Папа вонзил в мясо вилку и нож. Он посмотрел прямо на меня. Это было настолько непривычно, что несколько секунд я могла лишь смотреть на него в ответ, прежде чем опустила глаза и уставилась на свои колени. Наконец папа сказал:

– Бармен Билли готовит лучший «Манхэттен» по эту сторону Миссисипи. Вот почему он бармен. А Тед – чертовски хороший кэдди. Если ты найдешь мне чернокожего парня, который сможет составить конкуренцию Теду, я найму его. И если ты найдешь мне белого парня, который умеет смешивать напитки, как Билли, я закажу у него коктейль. – Это была самая долгая речь, которую я слышала от своего отца за очень долгое время, если не за всю жизнь. Возможно, потому, что раньше мы никогда не обсуждали гольф и выпивку.

Я подняла на него глаза.

– Если бы Билли захотел вступить в клуб, ты бы ему позволил?

– Я эти вопросы не решаю. – Папа снова начал пилить стейк. – Но в правилах клуба четко сказано, что нет, он не сможет сюда вступить.

– Мне не нравится этот разговор. – Мама понизила голос и сощурилась. Она явно беспокоилась, что кто-нибудь может нас услышать.

– Но я скажу тебе одно, Мэри Джейн, – папа отправил в рот еще кусок, – Если бы в клуб разрешили допустить еще одну расу, я бы скорее предпочел чернокожего, а не еврея.

– Пожалуйста, не могли бы мы сменить тему? – попросила мама.

Папа отодвинул стул и сел прямее.

– Большинство чернокожих знают свое место. Они не мнят о себе Бог знает что. Одно удовольствие иметь с ними дело. Евреи, с другой стороны… Евреи считают себя умнее всех остальных. И это делает их неприятными, неблагонадежными, небезопасными.