Мертвая сцена

Как я и ожидала, мой любимый выглядел самым прекрасным и артистичным среди докладчиков. Если других режиссеров — Трауберга, Сегеля, Самсонова, Чулюкина — просто невыносимо было слушать (настолько вся эта ничтожная шушера омерзительна в своей пошлости и бездарности), то во время выступления Устина я прямо-таки лопалась от гордости за него!

Особенно хорош он был, когда рассказывал о нашей прошлогодней картине «Необъятная ночь». Я хотя и прекрасно знала все, о чем он говорил, слушала с упоением. Да и весь зал так слушал. Если на выступлениях прочих в зале стоял постоянный гул от разговоров, то стоило на трибуну выйти Устину — и моментально воцарилась тишина!

Мне лишь одно не понравилось. Под конец своего выступления Устин зачем-то счел нужным похвалить никчемнейшую картину своего приятеля Чухрая. «Грязное небо» — или как ее там?.. Абсолютно безобразный фильм. Я сидела и дивилась: и кто только тянул Устина за язык? Это же курам на смех — источать фимиам по адресу такого чудовищного халтурщика, как Чухрай.

Я уже хотела выкрикнуть с места что-нибудь вроде: «Чухрая на мыло!», — но тут у меня чуть дар речи разом не пропал. На место, освобожденное Устином, кто-то сел. Я посмотрела краем глаза — и немедленно ужаснулась.

Я сразу его узнала. Это был Носов.

Он изменился (конечно, в худшую сторону, хотя куда, казалось бы, хуже?), но не узнать его было невозможно.

— Здравствуй, Алла, — сказал он мне, отвратительно улыбаясь.

Я небрежно ему кивнула и повернула голову к выступавшему Устину.

— Ты даже не поздороваешься? — зашептал Носов, слегка наклоняясь к моему уху. Я почувствовала его зловонное дыхание — и тошнота подступила к горлу.

— Чего тебе надо? — не глядя на него, ответила я сквозь зубы.

— Поговорить.

— Я слушаю… Слушаю своего мужа!

— Ах, он уже муж? — протянул Носов. — Давно ли? Мне говорили, вы даже не расписаны.

— Какое тебе дело? — с ненавистью посмотрела я на него.

— Я не могу тебя забыть, Алла, — сказал он без интонации. Его глаза были абсолютно пустыми.

«Он же полный идиот! — мелькнула у меня мысль. — Психически нездоровый человек».

— Сейчас сюда вернется мой… Устин, — проговорила я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Вот ты ему об этом и расскажи… О том, как ты не можешь меня забыть.

— Он еще не скоро вернется, — усмехнулся Носов. — Он еще час будет нахваливать своего дружка… Чухонца там какого-то — или как его? Не знаешь, кто такой? Впрочем, если ты называешь Уткина мужем, наверняка знаешь и всех его друзей, да? Только почему-то никто из них тебя не снимает. Как ни приду в кино на Лавандову, так в режиссерах обязательно Уткин.

Тут наконец раздались восторженные аплодисменты в честь Устина. Он стал спускаться в зал, а Носова тут же и след простыл.

— Ну как? — спросил Устин, подсаживаясь ко мне.

— Великолепно, — ответила я и чмокнула его в нос. — Впрочем, за своего Чухрая ты заслуживаешь не поцелуя, а, наоборот, щелчка по носу! Зачем ты вообще взялся рекламировать эту его мерзкую картину?

Устин вздохнул:

— Видишь ли, Алла… Гриша сейчас очень переживает, что многие восприняли его картину в штыки…

— Так и поделом же восприняли! — возмутилась я. — Тошнотворная мазня ведь, а не картина! Где же твоя принципиальность, милый мой?

— Все-таки Гриша мне приятель, — попытался вяло оправдаться Устин.

— Таких приятелей стоит посылать к чертовой матери! — неожиданно для самой себя срифмовала я. — Ну ладно, об этом после… Честно говоря, меня сейчас заботит не столько паршивый Чухрай, сколько еще более паршивый Носов.

— А он-то здесь при чем? — хмыкнул Устин.

— При том, что он только что здесь был.

— Где? — Устин стал оглядываться по сторонам.

— Да на твоем месте!

— То есть как? — Тут мой любимый даже побледнел.

— Ну вот так, — стала разъяснять я. — Пока ты выступал, он сел на твое место. И стал говорить мне какую-то чушь…

— Какую именно? — хмуро спросил Устин.

— Что он не может меня забыть.

— И это все?

— В общем и целом.

— То есть ничего оскорбительного он не сказал?

— Он оскорбил меня уже тем, что заговорил со мной! — почти выкрикнула я, и Устин даже зажал мне рот рукой:

— Алла, давай поговорим дома.

— Тогда пошли домой прямо сейчас, — предложила я. — Ты ведь не собираешься слушать других своих идиотов-приятелей?

На сцене как раз выступал Бондарчук.

— Его бы я послушал, — заявил Устин.

— Еще чего скажешь! — фыркнула я. — В коровьем мычании и то больше содержания, чем в бреднях, наполняющих бондарчуковскую голову!

И мы пошли домой.

Правда, уже по дороге условились, что за порогом квартиры само имя Носова будет у нас под взаимным запретом.

Но я еще до порога успела высказать Устину все, что навеял мне этот гнусный персонаж.

— Так что, ты намерен ждать, пока Носов меня по-настоящему оскорбит, прежде чем что-то предпринять? — спросила я.

— Алла, а что тут вообще можно предпринять? — недоуменно спросил Устин.

— Ну я не знаю — дай ему в морду, что ли…