Мертвец

– Его папашу в Москву переведут… – задумчиво сказал Вырвиглаз. – Через пару лет. Не исключено, что возглавлять энергетику. А тут пока держат для того, чтобы компромата никто не нарыл, типа пережидает, чтобы появиться в последний момент…

– И откуда ты, Вырвиглаз, всё знаешь?

– Это не важно. Важно то, что он запал на Родиониху. Этим надо воспользоваться. Или у тебя есть планы по этому поводу?

– Отвали, Вырвиглаз, прикладывайся к аккумулятору. Слушай, чего ты припёрся, а? Шагай домой.

– Сам, прикладывайся, жаба.

Хлопнула калитка. Несильно. Но и не слабо. Значит, мать. Сенька хлопает сильно, отец средне, бабушка не хлопает вовсе, а я через калитку стараюсь не ходить – у меня есть в заборе заветная доска, мне так ближе.

Это была мать. Мне её не хотелось видеть, но она зашла.

Она меня вообще редко навещает, а на чердак и вообще никогда не поднимается, а тут вот появилась. Ступеньки проскрипели, крышка откинулась.

Я догадывался, для чего она пришла.

– Илья, – обратилась она к Вырвиглазу, – иди домой.

Вот так, не теряя зря времени.

– А мы тут как раз про культуру говорили, – улыбнулся Вырвиглаз. – Культура в опасности, вы-то должны быть в курсе! Они хотят, чтобы мы писали «заяц» как «заец»…

– Илья! – Мать поглядела на Вырвиглаза выразительно.

– Всем плевать на культуру. – Вырвиглаз вывалился из кресла. – А вы сами говорили…

Мать топнула ногой.

– Завтра зайду в пять. – И Вырвиглаз скатился по лестнице.

Мать поглядела в окно, проверила, не подслушивает ли.

– Что вы там устроили? – спросила она.

– Где?

– Где… Не знаю где. В лесу. Денис не может сидеть. Что вы там с ним сделали?

– Это не мы, – спокойно ответил я. – Это баторцы. Мы тут ни при чём совсем. С чего это вдруг мы-то виноваты?

– Это ты! Это ты устроил! Ты, я знаю.

Мать была явно не в духе, это по глазам видно. Когда мать зла, глаза у неё маленькими делаются, как у японки.

– Совсем нет, не так всё было, не я. – Я зевнул. – Мы гуляли, по лесу, искали можжевеловые ягоды, потом баторцы за нами погнались, и мы разделились. Это же понятно, что лучше было разделиться – так шансов меньше, что поймают… Я же не виноват, что он бегать не умеет! Они его и поймали. И посадили в муравейник. Поэтому он сидеть и не может. Баторцы – мстительные ребята.

Сам виноват.

– Сам виноват, – добавил я. – Денис сам во всём виноват…

– Чем же он виноват?

– Как это чем? Он сам… Мы пошли купаться, а навстречу баторец…

– Я тебя прошу! – занервничала мать. – Я тебя прошу этого мерзкого слова не употреблять!

– А как же тогда? Как же… Ну ладно, не баторец. Воспитанник санаторно-лесной школы. Мы идём, а этот… воспитанник… навстречу. А Денис что-то озверел вдруг ни с того ни с сего, как прыгнет, схватил его – и на муравейник. Ну, а потом они ему отомстили. Догнали – и тоже в муравейник.

– Врёшь, – устало сказала мать. – Ты всё врёшь.

Она уселась на потолочную балку, вытерла лоб. На платке остались синие разводы. Спешила с работы, значит.

– Почему так? – спросил она. – Он же хороший парень, а у тебя друзья… Хуже не придумаешь. Этот Илья. Как там его зовут, Вырвиглаз?

– А что?

– А ты знаешь, почему его так называют? Ты знаешь, что однажды он наловил полевых мышей, а потом выковыривал им глаза ножичком? Он же мелкий садист, неизвестно, откуда они вообще приехали.

– Наговоры. Если человек не такой, как все, на него любой может наболтать. А Вырвиглазом его не из-за этого назвали.

Мать меня не услышала, разумеется.

– Ты всегда находишь каких-то ненормальных друзей, – сказала она. – Ты помнишь Таратыгина?

Ещё бы. Я помнил Таратыгина. Таратыгин был моим первым другом. Мы познакомились ещё в детском саду, потом дружили до третьего класса, когда Таратыгина отправили в психушку, потому что он оказался долбанутым. Меня тогда изрядно потрясли, думали, что я тоже чокнутый. Но обошлось.

Тогда вся эта история произвела на меня надлежащее впечатление, я тогда много думал, да, начнёшь с кем дружить, а окажется, что он какой-нибудь параноик и жрёт червяков…

– Таратыгин, Вырвиглаз, – мать покачала головой, – это же шоу! Компания уродов каких-то… Ты совершенно не разбираешься в людях!

– А зачем мне разбираться? За меня вы хорошо разбираетесь. Вы всё знаете, всё понимаете, мне и делать больше нечего. Теперь всё хорошо, теперь я дружу с Денисом, всё образовалось, ты можешь спать спокойно. И я могу спать спокойно.

Я демонстративно и громко, и очень широко зевнул ещё раз.

– Что зеваешь? Стыдно?

Мне ничуть не было стыдно.

– Стыдно… – констатировала мать. – Он же больной, а вы над ним как?

– Все больные, – зевнул я ещё, буду зевать, зевать и зевать.

– Ты понимаешь, чем это может кончиться? – напряжённым шёпотом спросила мать. – Ты понимаешь, что наш отец сейчас в очень сложном положении?

Я прибёг к приему Вырвиглаза, резко сменил тему разговора.

– А профессор Блэксворт опять замучил выхухоль, – сказал я. – Так грустно.

– Что? – оторопела мать. – Что ты говоришь? Какой профессор?

– Это он нажаловался? – усмехнулся я. – Ну, что мы вроде как его обидели?

– Это Кошагина рассказала. Он был привязан к муравейнику.

– Да что ты говоришь! Прямо к муравейнику? Какой ужас!